Черные руны судьбы - Дмитрий Казаков Страница 12

Эрвин растерянно вертел головой, переводя взгляд с одного на другого, и не зная, что делать.

– Беги, отрок! – неожиданно звонко выкрикнул наставник, и новая искра родилась меж его пальцев.

Мелькнула мысль, что бросать братьев на поле боя станет лишь трус, и Эрвин замешкался. Но когда огромная дубина размозжила череп брата Видигура, и тот рухнул на камни, заливая их кровью, юноша не выдержал.

Развернувшись, он припустил со всех ног, и замедлил ход только шагов через пятьдесят. Оглянувшись, увидел, что людоеды за ним не гонятся, один пятится от брата-наставника, тот стоит, вскинув руки, и его низенькую фигуру окутывает лиловое свечение, а второй пытается схватить брата Петра.

Помедлив, Эрвин юркнул в расщелину между валунами и, мелко дрожа, припал к нагревшемуся на солнце камню. Он исполнил приказ монаха, и никто не упрекнет послушника в строптивости, ведь устав обители Вечности прямо говорит «повинуйся тем, кто выше тебя».

– Помилуй нас всех Вечный… – прошептал юноша, когда свет вокруг брата-наставника погас.

Людоед торжествующе взревел, и ударил дубиной, так что монаха отшвырнуло в сторону. Тот приподнялся было, пытаясь отползти, но руки его подломились, и он остался лежать.

Брат Петр отчаянно вскрикнул, огромные лапы схватили его, и даже до Эрвина долетел хруст костей. Юноша зажмурился, сглотнул, а когда открыл глаза, то все оказалось закончено – на земле лежали три трупа в черных рясах, а людоеды растерянно топтались рядом.

Он читал об их обычаях, и знал, что сейчас чудовища начнут есть убитых.

Но людоеды вели себя странно, недовольно ворчали и ежились, и приступать к трапезе не спешили. То один, то другой делал шаг к кому-то из мертвых монахов, но тут же останавливался, а то и отступал, начинал махать дубиной или недовольно ворчать, чесать отвисшее брюхо.

Эрвину пришло в голову, что им словно мешает какая-то сила.

На миг почудилось, что обе громадные фигуры заключены в коконы из светящихся нитей, багрово-черных и зеленых. Но тут же забыл о дурацком видении, поскольку людоеды дружно повернули головы в ту сторону, где прятался Эрвин, вывернутые ноздри зашевелились, а красные глазки забегали.

От греха подальше он забился поглубже в расщелину, и начал молиться про себя.

* * *

На открытое место Эрвин выбрался нескоро, только когда людоеды протопали мимо его убежища и скрылись из виду. Тихонько поблагодарил Вечного за избавление от жуткой опасности, и, спотыкаясь чуть ли не на каждом шагу, заторопился туда, где лежали изуродованные тела братьев.

И едва не закричал от радости, увидев, как пошевелился брат-наставник, как открылись его глаза.

– Это ты, отрок… – прошептал монах. – Наш Властитель уберег тебя…

– И вас тоже! – едва не плача, Эрвин опустился на колени, уколол их сквозь подол рясы, но не обратил на это внимания.

– Нет, сын мой… – наставник очень редко называл послушников так, и по спине юноши пробежал озноб. – Мне осталось немного, я умираю, ухожу в Вечность… и с этим уже ничего не поделаешь…

Он кашлянул, и губы окрасились алым.

– Не спорь, отрок, – продолжил наставник, увидев, что Эрвин собирается возражать. – Нет времени на это… Слушай, и запоминай… ты должен один исполнить то, что было возложено на нас четверых…

– Но я могу вернуться в обитель за помощью!

– Нет, нет времени, – умирающий монах покачал головой, – и возвратившихся с пути не примет Обитель Света… ты один сможешь… нас похоронишь, и пойдешь… деньги у меня в суме… – каждое слово давалось ему с трудом, он выдавливал из себя звуки с мучительным усилием, боролся с подступающим беспамятством, – там же дорожный план, достань его… настоятель…

Сума, изготовленная из кожи горного козла, во время падения не пострадала, и Эрвин торопливо залез в нее. Отыскал листок пергамента, отмеченный в одном из углов печатью монастыря, и в линиях на нем узнал небрежно нанесенные очертания гор, рек и морей.

В библиотеке он видел не один десяток карт, древних и современных, намного более сложных и искусно нарисованных, и умел в них разбираться.

– Слушай, отрок… – прохрипел брат-наставник. – Ты сможешь, ты справишься…

Эрвин сидел на корточках, крепко сжимая карту, даже скорее не карту, а схему, и старался запомнить все, вплоть до самого последнего слова – как пройти через герцогство Фавил, добраться до места, где до Второго Грехопадения стояла Обитель Света, и самое главное – что делать там. Какие молитвы читать, какие обряды проводить, чтобы сила Вечного снова хлынула в тварный мир, заполнила его добром и благодатью.

– Да, отец мой, я все понял, – сказал он, когда монах замолчал.

Брат-наставник кивнул, устало закрыл глаза, и через мгновение оказалось, что он не дышит. И тут Эрвин не выдержал – заплакал, самым позорным образом, точно обиженный мальчишка.

Ему было стыдно, но он не мог остановиться, всхлипывал и давился слезами.

А потом вновь начал молиться, прося милости могучего бога, сотворившего этот мир и всех людей, для братьев, только что отправившихся в Вечность, стойкости и разумения для себя.

Эрвин прочитал сотни книг, почти все, что имелось в библиотеке, он знал о таких вещах, в каких мало кто разбирался, но понимал, что это мало пригодится ему в пути. Он не имел представления о том, как вести себя в городе или на постоялом дворе, и как выжить в дороге.

Юноша осмотрел суму брата-наставника, и забрал деньги – фавильские серебряные кнаты, большие, с герцогской короной на одной стороне и надписью «Во славу» с другой. Набил собственную поклажу съестными припасами так, что она едва не лопнула, и приступил к похоронам.

У Эрвина не было лопаты, чтобы рыть могилы, но он спрятал тела в глубокую расщелину и заложил камнями, чтобы дикие звери не добрались до них. Еще он провел заупокойную службу, как положено, чтобы Вечность приняла души погибших.

– Вот я и один, – сказал он, чувствуя сосущую пустоту в сердце.

Всегда, сколько помнил, вокруг находились братья, послушники и монахи, и он не ведал, что такое одиночество. Теперь, похоже, Эрвину предстояло узнать, что это за штука, причем не с чужих слов, а самому пережить его.

Когда ручей, около которого на них напали людоеды, пропал из виду, ему вспомнилось изречение из «Неимоверных Записок» Ваги Огненный Рот, еретического, почти запретного сочинения, неведомо как уцелевшего на полках монастырской библиотеки.

«Слепцы бредут через густой туман, взыскуя Вечности, и это называется жизнью» – писал мудрец, и он, судя по всему, разбирался в таких делах.