Истребитель «Родина» - Евгений Прошкин Страница 12

Стиснув зубы, Андрей забрался в вертолет и с грохотом захлопнул дверь.

– Напрасно я это, напрасно… – пробормотал он. – Гадюке все по барабану. Ну летим, что ли?!

– Пристегнитесь, – сказал пилот. – В случае аварии это не поможет, но таковы правила.

* * *

Спустившись в каюту, Ксена достала упаковку дезинфицирующих салфеток и вытерла руки – желание это сделать возникло сразу, как только Волков коснулся ее ладони. Угрозы его кожа не представляла, и поступок Ксены был продиктован исключительно эмоциями.

Она села в кресло и неприязненно взглянула на комок влажной бумаги. Необходимость пользоваться такими примитивными средствами вызывала у нее раздражение: привычные вещи, упрощавшие жизнь, остались дома. Корабль на орбите мог дать лишь убежище, вряд ли что-то большее. Одноименная частица родины была бесполезной, как пустая скорлупа.

Корабль назвали «Колыбелью», другие варианты не рассматривались. Родина строила его долго и тяжело – отвлекая лучших специалистов, выжимая из бюджета последние капли. Кому-то в итоге не досталось ужина, кому-то – медицинской помощи. Родина отдавала больше, чем могла себе позволить, – так она платила за свой последний шанс.

«Колыбель» создавали как самый быстрый корабль. Когда одна десятая фотонного порога обходится в лишний год полета, разгон и торможение становятся сверхзадачей. Конструкторы превзошли самих себя, и корабль по скоростным характеристикам приблизился к перехватчику – 0,95 порога. Главной жертвой пала масса: в «Колыбели» экономили на всем, ради этого экипаж и погрузили в десятилетний сон, похожий на смерть.

Две смены пилотов и два малочисленных отряда – вот все, что позволял сокращенный ресурс. Плюс вооружение, не самое эффективное: на «Колыбель» поставили нейтронный ре-эффектор с истребителя. Впрочем, для первобытной Земли этого было достаточно.

Придвинув к себе терминал, Ксена отправила анонимный вызов и набрала два слова: «Встречайте Волкова». Затем вновь посмотрела на мятую бумажку и щелчками погоняла ее по столу. Странное место – Земля. В то время, когда здесь сталкивались целые армии, судьбу государства мог решить удар кинжала, нанесенный где-то вдалеке от поля боя, – так говорилось в учебном курсе. Теперь же Война, пылавшая на огромном расстоянии от Земли, Война, поглотившая родину Ксены без остатка, – она тоже зависела от единственного орудия, установленного на «Колыбели». С веками в этом мире как будто ничего не менялось.

На экране высветился ответ: «Волков. Указание принято», и Ксена прихлопнула салфетку.

Один точный выстрел – и родина спасена. Одна ошибка – и родины больше нет.

* * *

– Гады повсюду, – сказал бармен, двигая Андрею рюмку. – Свалились на голову… Говорят, всего два десятка. А как будто миллион. Мне даже китайцы не так глаза мозолят. – Он кивнул на монитор под потолком. – Везде они, везде! Переговоры у них опять. У них каждый день переговоры, понимаешь? И о чем они там переговариваются? Миссия у них! Вот только миссий нам и не хватало. Хуже китайцев!

Он произнес это с таким надрывом, что не ответить было бы свинством.

– Не любишь китайцев? – проронил Андрей.

– Теперь они мне как братья! Да мы и есть братья – против этих… яйценесущих, п-пёс знает, куда кладущих, перепончатых, б-бля, жопокрылых!

– Да вроде нет. Ни яиц, ни крыльев.

– Это снаружи, снаружи! – громко прошептал бармен. – А внутри сопли у них. Сопли вместо души. Они как жабы, понимаешь? Одни рефлексы.

Андрей опрокинул в себя рюмку и меланхолично зажевал маслиной. Бармен, не спрашивая, налил снова.

– У меня друг детства врач, – продолжал он с напором. – В морге работает… ну врач, в общем. Так вот, дружок объяснил популярно: ниже температура тела – значит, все ниже, все прохладней. Любой эстонский тормоз по сравнению с гадами просто мачо, понимаешь?

Андрей скупо усмехнулся.

– Политкорректность не входит в твои обязанности, да?

– А я никому ничего не обязан. С завтрашнего дня.

– Выгнали?

– Сам, сам. Муторно стало. Тошно мне, понимаешь?

– Это – понимаю.

– Поеду к бабке. Бабка старая у меня, но еще живая. О-го-го, какая живая. В Воронеже бабка. Вот туда и поеду. Уже билет есть. – Бармен стукнул по стойке второй рюмкой, и нацедив себе чего-то маслянистого, решительно проглотил. – Вот так вот. Завтра поеду.

Бар пустовал. В соседней стекляшке фастфуда несколько пассажиров азартно кусали гамбургеры, а сюда, к высоким табуретам и крепким коктейлям, не заходил никто. Андрей прилетел в семь ноль-ноль и до восьми оставался единственным посетителем.

Рейс приняли в «Шереметьеве-4» – пять лет назад этого аэропорта не было и в помине. На подлете Андрей вглядывался в иллюминатор, но тучи лежали плотно, а когда самолет вынырнул снизу, вокруг был только лес.

Андрей ступил на бегущую дорожку с бесконечно повторяющимся «Welcome!» и через пару минут уже стоял в центральном зале: ни таможни, ни паспортного контроля – кругом автоматические, готовые распахнуться двери.

Заветная мечта туриста исполнилась: он перестал быть туристом.

Андрей был дома, в родном городе родной… когда-то – страны, а теперь – административной макроединицы общего государства. Он торчал посреди зала, как нищий в супермаркете, и не мог сдвинуться с места. Он не знал, куда ему идти – в родном городе родной… единицы.

Стив, напутствуя, велел вживаться и привыкать, как будто Андрей летел за границу. Нет, он летел домой. Но попал… да, в другую страну.

Указатели на шести языках звали во все стороны – влево, вправо, вперед и к эскалатору под землю. Андрей пошел по диагонали, к мигающей неоновой рюмке.

Прежде всего он хотел отделаться от мысли, которая давно не давала ему покоя. Герои прошлых войн терпели пытки неделями, сходили с ума от мучений, но – терпели. Они умирали героями. Потом их лица появлялись на мраморе, и не только. Купив билет в Сиднее, Андрей некстати вспомнил одну подмосковную церковь. Он никогда в ней не был, он видел ее по Инфо еще тогда, до тюрьмы. Обычная церквушка, маленькая и бедная, с обычными ликами – мудрыми, строгими, далекими, как египетские пирамиды. И вдруг…

Зачем же он это вспомнил-то? Не раньше, не позже, а именно в тот момент, когда купил билет до Москвы. Теперь, согласившись сотрудничать с гадами, – взял да и вспомнил.

…там было еще одно лицо. В ряду местных святых оказался молодой парень: лет двадцать, не больше, камуфляжная куртка, камуфляжная кепи и – сияющий нимб. Лик писали с фотографии, потому что после пяти дней плена лица у него уже не осталось. Зато оно осталось в храме – чистое и спокойное лицо парнишки, сумевшего не предать. Та война, как и все войны, ушла в прошлое, но это прошлое было еще близко, и погибший солдат, сложись у него как-то иначе, сейчас мог бы жить – обычным старичком, без нимба, но с тем же светом в душе.