Тени школы Кейбл. Избранницы тьмы - Эбигейл Гиббс Страница 12

Во время классного часа она и словом со мной не обмолвилась, как будто пыталась стереть сам факт моего существования из своего сознания.

Но почему?

Когда же начался урок английской литературы, мы одновременно протянули руки за листами, которые положили нам на парту. Когда наши руки соприкоснулись, мне на секунду показалось, что горячие искры из кончиков моих пальцев попали на нее и обожгли ее — в моей руке ощущение было совсем иного рода, — потому что она прижала руку к глубокому V-образному вырезу своей блузки, как будто я сделал ей больно. Однако на лице ее не было выражения боли, по крайней мере физической. Зато ее глаза расширились, а рот округлился в виде буквы О.

Она быстро отвернулась, выдохнув, как мне показалось:

— Идиот!

Пораженный, я отстранился, но ничего не сказал. Я все не мог соотнести образ этой превращающейся в женщину девушки и той двенадцатилетней девчонки, которая и тогда поражала двор своей красотой и воспитанностью.

Куда делась внучка герцогини, которая никогда не перечила старшим по титулу, не то чтобы приставлять им меч к их горлу?

— На каждый стол я раздал по монологу. Ваша задача про­анализировать его в парах, — пояснил мистер Силайа.

Я переключил внимание с нее на лист бумаги.

— Быть или не быть, вот в чем вопрос…

Я нахмурился, читая трагические рассуждения Гамлета об аргументах за и против самоубийства, потом снова поднял глаза на нее.

— Что? — со злостью спросила она. — Почему вы все время смотрите на меня?

Ну вот, приплыли, на нее и смотреть уже нельзя!

Я быстро пробежал текст глазами.

— Образное изображение болезни. — Я провел ручкой над листком. — Вот здесь.

— Помощь мне не нужна, — упорствовала она, хотя ее страница была пуста.

Мои брови удивленно приподнялись.

— Но задание было анализировать в парах.

Она наклонила голову, спрятавшись за завесой густых волос, и начала что-то писать.

То есть делиться она не намерена? Ладно.

Я тоже принялся писать.

Анализ монологов был закончен, и она почти все время сидела молча, отвечая на вопросы, только когда ее вызывали. Когда же прозвенел звонок, она принялась, как обычно, медленно, ­даже лениво собирать вещи в рюкзак. Можно было подумать, что она устала… или надеялась, что я уйду быстрее. Но я не ушел (мне не хотелось снова оказаться в толпе сопровождающих), а оставался недалеко от двери, когда мистер Силайа попросил ее подойти. Она шла медленно, так сильно сжимая лямки рюкзака, что побелели костяшки пальцев. Казалось, она знала, что ее ждет.

— Необдуманно. Самоуверенно. Оскорбительно.

Он протянул ей листок, на котором, похоже, было написано сочинение. Она опустила голову.

— Не говоря уже о том, что эта работа гораздо ниже твоего уровня.

Он поднял взгляд на меня. Я все еще стоял у дверей класса, в котором уже не осталось никого, кроме нас, и делал вид, что внимательно изучаю определение наречий, которое висело на стене.

— Отэмн, я разочарован. Я-то как раз могу понять, как непросто тебе приходится в этой школе. Неужели ты думаешь, что мне среди учителей намного проще? И ты, однако, платишь мне такой грубостью.

Глядя на стену, я удивленно приподнял брови: что же она могла написать в этом сочинении, чтобы до такой степени его оскорбить?

— Простите, сэр, — услышал я ее бормотание.

— Тебе придется остаться после уроков в четверг вечером.

Она резко втянула воздух, и я решил, что снова могу посмотреть на них.

— Нет, сэр, прошу вас! Вечером я работаю, кроме того, у нас дополнительный урок дизайна в это время.

На ее лице отразились ужас и паника, а миндалевидные глаза широко раскрылись. Я был поражен совсем по другой причине: она работает?!

— Значит, придешь после дизайна, а работу пропустишь.

— Прошу вас, сэр, в любой другой вечер или даже в обеденный перерыв. Меня и так грозятся уволить!

— За прогулы?

Она снова опустила голову.

— Так я и думал. Кстати, Фэллон, может, ты тоже останешься в четверг вечером? Тебе нужно сделать много работы, которая была задана на лето, а Отэмн поможет очень быстро все нагнать.

Я ответил не сразу. Она хотела запротестовать, это было очевидно, но хорошие манеры удержали ее от того, чтобы нарушить идеально прямую линию, в которую вытянулись ее губы.