Охота на льва - Лариса Петровичева Страница 12

В дверь осторожно постучали, и в кабинет проскользнул Киттен – первый секретарь посольства и по совместительству боевой товарищ Кембери. После разгрома амьенской флотилии, когда уцелевших моряков, наскоро включенных в состав 1-й пехотной дивизии, бросили на отчаянный и безнадежный штурм столицы, Кембери и Киттен изрядно отличились в диверсионной работе. Подрыв трех столичных мостов был именно их работой, хотя, по большому счету, это потом никому не помогло… Ох какую кислую физиономию скривил император Торн, когда увидел господина посла и первого секретаря! Им случилось сойтись в схватке на поле битвы (за что Кембери действительно уважал аальхарнского императора, так это за то, что он никогда не прятался за солдатскими спинами в благоразумном отдалении), и Киттену удалось серьезно зацепить руку Торна, хотя тот потом и пробил амьенцу легкое – Киттен до сих пор кашлял в плохую погоду. Увидев первого секретаря на вручении верительных грамот, император машинально потер пострадавшее в бою предплечье, а потом отозвал Кембери в сторонку и жестко произнес:

– Держите своего коллегу как можно дальше от дворца, господин посол. Клянусь, если увижу его снова, то доведу начатое дело до конца. – Поэтому Киттен практически не бывал на приемах.

– Сделано, – сообщил первый секретарь, усаживаясь в кресло. – К старику приставлено наблюдение, к девушке тоже. Отследим их в течение седмицы, а там уже можно будет делать какие-то выводы.

– Да, все-таки рискованное это дело, – покачал головой Кембери. – Ведь, если что, император с нас шкуру спустит собственноручно.

Киттен самоуверенно отмахнулся.

– Пусть сначала докажет, что это мы организовали слежку. А мои молодцы будут помалкивать даже на дыбе. Не кипишуй, Вивид, все будет в порядке.

О подтвержденном сходстве личного врача императора с Заступником, изображенным на иконах, Кембери, разумеется, не сказал товарищу ни слова, обосновав необходимость наружного наблюдения проверкой слухов, полученных им из надежных источников. Киттен поверил и вопросов пока не задавал. Он вообще предпочитал сперва сделать дело, а уж потом спрашивать. Или не спрашивать – чтобы не терзаться муками совести.

– Да я и не кипишую, – вздохнул Кембери. – Просто привык все делать основательно.

– Не волнуйся, основательный ты мой, – хмыкнул Киттен.

На староамьенском его фамилия означала летящую пушинку, но ничего похожего на пух в облике первого секретаря посольства и близко не было: скорее он был похож на какую-то хищную рыбу, готовую в любой момент броситься на добычу и разорвать ее на куски. Вот и сейчас сидит вроде бы вальяжно, развалившись в кресле с томной аристократической небрежностью, но на самом деле внутренне собран, предельно внимателен и в любую минуту готов нанести удар.

– Готов к посту? – Кембери предпочел сменить тему. С завтрашнего для в Аальхарне и Амье начинался пост, с той разницей, что аальхарнцы отказом от пищи и радостей телесных поминали тридцатидневное бдение Заступника в пустыне, а амьенцы – дату исхода истинно верующих из языческих государств.

Киттен пожал плечами.

– Готов, конечно. Завтра поеду в храм Воздающей Длани каяться.

– Ты особо громко не разглагольствуй там, – посоветовал Кембери. – А то мало ли кто рядом приключится.

* * *

Розовый мрамор пола был теплым, словно кожа живого существа. Несса провела по нему ладонями и прижалась лбом. Главный столичный храм был полон народа: в первый день поста надлежало каяться и просить Заступника о спасении души.

Несса давно не была в церкви. Очень давно. На Земле осталось всего три действующих монастыря – да и те были скорее музеями, чем обителями духа. Теперь, стоя на коленях в храме, Несса чувствовала, что наконец-то вернулась домой. И пусть дом полностью изменился, и пока они с трудом узнают друг друга, но все-таки осталось нечто, не истребленное ни временем, ни расстояниями, – теплое чувство сопричастности к этому миру и этому месту.

Храм был полон народа, и поначалу Несса боялась, что ее тут задавят, – все-таки за время земной жизни навык общения с толпами людей она утратила. Однако места хватило всем, люди расположились на чистом мраморе пола и приготовились к молитве. Несса подумала, что, с земной точки зрения, молебен выглядит странно: собрался народ, уткнулся в пол задницами к небу и просит несуществующего бога выполнить их желания. «Я не на Земле», – напомнила она самой себе и закрыла глаза.

Олег не верил в бога и никогда не молился. Он был историком и лучше других знал о том, какие силы на самом деле управляют людскими жизнями – особенно в тоталитарной Гармонии. Но незадолго до того, как он пошел в библиотеку искать замятинский роман, Несса надела на его шею серебряную цепочку с крестом – и Олег, что удивительно, отнесся к этому очень серьезно и не возражал. С ней он и отправился в Туннель, только, увы, серебряный бог не защитил его. И теперь где-то на голом камне, затерявшемся в глубинах космоса, лежит человеческий скелет в жалких лохмотьях защитного костюма, и среди белых костей в свете равнодушных звезд проблескивает серебро – как надежда и память.

– Заступник всемогущий, всемилостивый и всезнающий, услышь мои слова. Из глубин тьмы мирской взываю к Тебе и на Тебя одного уповаю. Прости, что снова надоедаю Тебе своими заботами и бедами, но Ты единственный можешь услышать меня в пустоте скорби и одиночества. Не оставь меня, Владыка небесный, ибо я тону в океане греха и порока. Ты, единый, человеколюбие, милостью своей примешь мое раскаяние и утешишь, дав надежду. Я не боюсь ни ужасов ночи, ни зла, помрачающего день, и пройду долиной смертной тени, не закрыв глаза перед небытием. Одно лишь страшно – что Ты оставишь меня и омрачится лицо Твое при звуке моего грешного имени.

Патриарх в красно-золотом облачении закончил молитву и тоже опустился на колени. Все зашептали продолжение уже от себя, сперва тихо, потом громче и громче. Гул в храме нарастал, поднимался волнами и ударял в стены, чтобы сорваться вниз и вздыбиться снова.

– Пожалуйста, Господи, – прошептала Несса. – Возьми к себе Олега. Я ничего не прошу для себя, – на мгновение у нее перехватило горло, но Несса справилась с собой и продолжала: – Я даже не знаю, есть ли Ты. Но если Ты есть – то возьми его к себе. Пожалуйста.

* * *

Месяц назад Эмме Хурвин исполнилось двадцать пять.

Когда шеф-инквизитор Шани Торн жег еретиков и ведьм, не помышляя до поры до времени о престоле Аальхарна, Эмма ползала по пушистому сулифатскому ковру в своей детской среди россыпей игрушек и занималась строительством кукольных домов – в перерывах между уроками музыки, танцев и амьенского языка. Впрочем, довоенное детство теперь уже казалось сном, не более; гораздо лучше Эмма помнила полуголодную жизнь в крохотной квартирке на окраине столицы, нетопленую сырую комнату, свой вечный надрывный кашель и смерть матери от чахотки. Княгиня, та вынуждена была зарабатывать на жизнь пошивом и перелицовкой армейской формы, потом паек для гражданских в очередной раз урезали, и у нее не стало сил, чтобы держать в руках иглу. Тогда Эмма пошла санитаркой в Первый лекарский корпус. Ей было двенадцать, и она ассистировала при операциях, стерилизовала инструменты и перевязочный материал, а после ползла домой и забывалась глухим тревожным сном, в котором откуда-то издалека пробивалась нежная мелодия танца, не принадлежавшая этому миру. Потом мелодия уходила, и Эмме снились воющие от боли раненые и старший хирург, что матерно орал и на них, и на нее.