Таня Гроттер и молот Перуна - Дмитрий Емец Страница 12

В первую минуту, услышав, что его Пипочку собираютсязацапать в какую-то школу магии и разлучить с родителями, дядя Германвзбеленился и попытался напустить на Поклепа шпагу своего пращура, но,превращенный на пять минут в гуся, поумерил свой пыл. К тому же Пипа самарвалась в волшебную школу с упорством тарана, и уж с этим-то Дурнев точноничего не мог поделать.

Наконец сборы были завершены. Чемоданы горой громоздились удвери лоджии, наводя почему-то на мысль не то о скалах, не то о неприступнойкрепости. Завуч к тому времени давно был на балконе и озабоченно похлопывал пожесткому боку гимнастического коня, на котором им с Пипой предстояло добиратьсядо Тибидохса. Разумеется, это было не самое быстрое средство передвижения, нодля начинающей, к тому же такой неловкой, как Пипа, самое подходящее. Спылесоса юная Дурнева точно свалилась бы с непривычки, да и сам Поклеп,признаться, не был большим любителем полетов. Он с большим удовольствиемтелепортировал бы, да только для неопытных магов телепортация была слишкомопасным видом перемещения. Пипа могла сделать что-то не так и просто-напростоисчезнуть с лица земли.

Дядя Герман страдал, цеплялся за рукав дочери и молол вздор.Он договорился до того, что сам полетит в школу вместе с ней и будет ходить науроки.

– Вы не можете мне это запретить! Это мое моральноеправо! – заявил он Поклепу.

Завуч пожал плечами.

– Да, пожалуйста, сколько угодно. Если вам охотавыставить дочь на посмешище, летите. Да только Грааль Гардарика вампиров нежалует. Раздавит еще на подлете, – заявил он.

– Я не вампир! Пусть только посмеет! – заспорилдядя Герман, однако от полета в Тибидохс благоразумно отказался.

Если дядя Герман бросался из крайности в крайность, то тетяНинель подходила к делу со свойственной ей практичностью.

– Пипочка, детонька, не забудь электрошок! Если к тебекто-то начнет приставать – сразу его электрошоком, – напутствовала онадочь.

– Обязательно возьми. Куда ж без электрошока? БезглазыйУжас, Инвалидная Коляска и поручик Ржевский давно не веселились. То-то радостибудет. Нормальные маги их дрыгусом гоняют, а Пипа Дурнева –электрошоком, – проворчал вполголоса Поклеп.

Пипа, одетая в кучу свитеров и курток, взгромоздилась нагимнастического коня и важно уселась на нем, с достоинством надувая щеки.Поклеп хотел поскорее произнести полетное заклинание, но тетя Нинель вцепиласьему в рукав.

– А чемоданы? Вы забыли чемоданы! – всполошиласьона.

– Чемоданы я заговорю. Они полетят за нами, –неохотно сказал Поклеп и что-то забормотал, привязывая к каждому чемодануталисманы.

Настало время объятий, прощаний, рыданий и влажных чмоков вщеку. К Пипе выстроилась настоящая очередь. Мамуля, папуля и Халявий –последний, сложно сказать, на каких правах – тискали ее, целовали и сжимали.Пока один прощался, остальные двое, не имея доступа к дорогому телу, бросалиськ Поклепу, с просьбой позаботиться о девочке.

– Я вас умоляю, не оставьте ее! Она такая беспомощная,такая ранимая! Мы будем вам платить помесячно! Вам как удобнее: в конверте илина кредитную карту? – говорила тетя Нинель.

Поклеп, который одним лишь напряжением мысли мог бы ограбитьвсе лопухоидные банки мира, смотрел на Дурневых с тоской и уже не чаялотделаться. Он пребывал на грани помешательства. Семейка дяди Германа была едвали не единственным на земле местом, где сурового завуча с егоглазками-буравчиками не только не боялись, но и явно держали не то за мальчикана побегушках, не то за ресторанного швейцара.

Поскуливающий от умиления Халявий стиснул Поклепу руку такоеколичество раз, что под конец обезумевший завуч просто тряс рукой в воздухе,точно припадочный.

– Ты мне всегда нравился! Ты такойоба-а-лденный! – томно сказал он Поклепу на ушко.

Опомнившись, завуч торопливо забрался на гимнастическогоконя и велел Пипе обхватить его руками за пояс.

– Держаться за меня! Вниз не смотреть! Руки неотпускать! Громко не визжать! Испугаешься высоты – просто закрывайглаза! – распорядился он. – Пилотус камикадзис! Ойойойс шмякисбрякис!

Вспыхнули две искры – красная и зеленая. Завуч Тибидохсаникак не мог утвердиться на каком-то одном виде магии. Его расшатанныйнеопределенностью перстень никогда не знал, какой магии от него потребуют вследующий миг и потому готов был ко всему, чуть ли не к магии вуду.Гимнастический конь тяжело поднялся в воздух, повиснув на самом грузоподъемноми медленном из всех полетных заклинаний.

Вслед за гимнастическим конем взлетели все чемоданы Пипы идаже такса Полтора Километра. Она загребала лапками и склочно повизгивала.Летать ей не нравилось. Такса вообще негативно относилась ко всему, что некасалось еды или сна.

– Полтора Километра, ты куда? Хоть ты-тоостанься! – взвыла тетя Нинель. Она торопливо схватила таксу и, прижав ксвоей могучей груди, сорвала с ошейника талисман.

Поклеп Поклепыч, по чьей небрежности талисман оказался наошейнике, виновато хмыкнул. Он пребывал в некоторой рассеянности, к тому же соспины упитанная такса смахивала на женскую сумочку.

– Пока, папуль! Пока, мамуль! Я вам напишу!.. Эй, чегомы стоим? Клёпыч, полетели! – крикнула Пипа, нетерпеливо, точно таксиста,хлопая завуча по плечу.

Поклеп Поклепыч передернулся. Он не выносил фамильярности,особенно от четырнадцатилетних девчонок. А Пипа уже цепко, точно клещ,обхватила его за талию, так что тот немедленно пожалел, что вообще присоветовалей держаться за него.

– Клёпыч, ты чего, замерз?! Раскочегаривай свойпаровоз! – снова крикнула Пипа.

Завуч выпустил еще одну искру, и гимнастический конь быстрополетел против ветра, окруженный целой ордой чемоданов. Не прошло и минуты – онбыл уже неразличим, сколько Дурневы не прикладывали к глазам ладони козырьком.

– Ну вот и все! Как же мы теперь будем безПипочки? – грустно промокая таксой глаза, сказала тетя Нинель.

– Не волнуйся, Пипа справится! Ты забываешь, чьи у неегены, – страдальчески кусая губы, сказал отставной депутат, а нынескромный Повелитель вампиров.

Но тетя Нинель была безутешна.

– Пипочка, как же мы без тебя? Хоть бы кто у насостался! – всхлипывала она.

– Но-но, а вот этого, то ись, не надо!.. Не люблю! Увас остался я! – с возмущением заявил Халявий.

Внезапно он пошатнулся, взгляд у него затуманился, иоборотень, нашаривая подушку, выдал трагическим голосом:

– Молилась ли ты на ночь, Дездемона?