Битва за Лукоморье. Книга I - Роман Папсуев Страница 12

Худ, кстати, в самом деле знал всё это наверняка, но не подсказывать, ни хотя бы показываться не спешил, оставалось разобраться самому. То есть перебить гулей, убедиться, что больше наружу никто не лезет, и убраться в живой лес дожидаться полудня. Когда солнце в зените, ночная нечисть даже в подземельях теряет прыть; самое время пойти проверить, не засел ли под березью кто-то поважней трупоедов. Если нет, расплодившего гулей колдуна придется искать по всей округе, мало ли какой «богатый гость» или «боярин» мог обосноваться на Шумгородчине, чтобы «встретить старость». И в Китеж весть послать нужно, уж слишком много странностей набралось.

«Свистнешь, – напомнил о себе Буланыш, – подсоблю».

Алёша, уже снявший с коня все вьюки и переметные сумы, спокойно надел короткую кольчугу.

– Свистну, – заверил он, сворачивая ненужный в бою распашень. – Ты по сторонам-то поглядывай.

«Нечистью смердит. Была здесь. Не упырь, мелкое».

– Тогда еще и понюхивай. – Алёша вытащил завалявшееся закурганское яблочко и протянул коню, но тот фыркнул и отвернулся. Отпускать хозяина Буланыш не хотел, но и спорить не пытался, знал, раз решил – уйдет. Охотник, куда денешься!

Алёша усмехнулся ненароком «подслушанным» лошадиным мыслям, сунул яблоко вслед за распашнем в торбу и потянулся, разгоняя кровь. Быстро затянув ремешки на выданных в Китеже наручах, он поправил раструбы, убедившись, что защита сидит ладно. Надетый под кольчугой длиннополый полукафтан движений не стеснял, правда и грел не особо, а ночь все отчетливей намекала на заморозок. Или это развалины с березью стремительно выпивали дневное тепло? Ничего, будет сподручней клинком махать, не запаришься.

Лук в ночной резне без надобности, и китежанин оставил его в саадаке. Не стал трогать и большую торбу с кирасой и наплечниками – в бою наверняка придется вертеться, а плясать с эдакой тяжестью несподручно. Немного поколебавшись, Алёша поднял и закрепил стрелку шлема, чтобы хотя бы немного улучшить обзор, а вот отстегивать бармицу ^[9] не стал – шею от упырей лучше поберечь.

Затем настал черед меча, кинжала и метательных ножей – их богатырь осмотрел с особым пристрастием и остался доволен. Хуже было со щитом, который в схватке с тупой толпой очень полезен. Алёша дорого бы дал за свой прежний, сдуру отданный в княжий арсенал вместе с прочей богатырской снастью. Да, Охотники и богатыри рознились, как гончие и волкодавы, но зачем отказываться от прежних умений, если можно их приспособить к новому делу? Наставник так не в меру ретивому ученику и сказал, посоветовав при случае потери возместить. Совет был хорош, а бывший богатырь – привередлив, вот и не успел сыскать того, что нужно, пришлось спехом прихватить самый обычный кругляш. Может, и неплохой, ну так и Еремеева гнедуха неплоха. Пока с Буланышем не сравнишь.

Что ж, сборы закончены. Пихнув вьюки в присмотренную заранее нишу в стене, Алёша, чуть крякнув, завалил ее подходящим обломком, а потом, укрывая тайник, еще и передвинул вьющиеся рядом стебли босоркиного плюща.

– Все, Буланыш. – Алёша со смешком закинул горемычный щит за спину, оставляя левую руку свободной. – Сторожи, а я пошел.

«Свистни. Прибегу, подсоблю, потопчу».

– Лады. Надо будет – свистну, а пока стой. Жди, стой, сторожи. Ясно?

Ответное фырканье было откровенно недовольным, но хозяин уже не ответил. Алёша шел быстро и при этом осторожно, мягкие охотничьи сапоги неслышно ступали по древним плитам, изредка брякало железо, но китежанина это не заботило, напротив. Пусть знают и приходят, хотя нечисть идет не столько на звук, сколько на живое тепло. Холодно ей, всегда холодно, особенно упырям. Нажраться они еще могут, а вот согреться – никогда.

Уже знакомый поворот, и вот она, березь, шумит, старается и в придачу светит не хуже полной луны. Только свет не белый и даже не зеленый, как у болотных гнилушек, а гнойно-желтый, мертвый и мерзкий донельзя. Как и вкрадчивый шорох вечно осенней листвы, лгущей о том, что ничего нет и не будет. Весна невозможна, радость немыслима, ничего не исправишь, никого не спасешь, нечего и пытаться…

– Заткнись, – походя прикрикнул Охотник, – брехло шумливое!

Березь, само собой, не затихла, но в ноющем шуме словно бы что-то щелкнуло. Нечисть, которую не почуял Буланко, или то остывают нагретые за день камни?

Черные стены на фоне неба казались слизнувшей звезды тенью, почти истаявший месяц совсем не давал света. Без китежанской вязи и поганой берези в такую ночь пришлось бы солоно.

Первое из облюбованных для боя мест Алёша миновал не оглядываясь. Площадь была тиха и пустынна, оставалось подойти к самому логовищу, и китежанин подошел. Снизу отчетливо тянуло тленьем и чем-то еще более гнусным: гули явно болтались поблизости. Охотник поправил грудную перевязь с рядком метательных ножей. Проверил – выходят хорошо, но вязко, значит, в бою не выпадут; а теперь на мгновение прикрыть глаза и сосредоточиться. Наколки на груди греют чуть сильнее. Что ж, всё верно: позади камни, которые не обойти, наверху только небо, а с тем, что будет спереди, он управится.

* * *

– Ну что, ушастые, заждались? – окликнул Алёша, становясь у примеченного засветло каменного щита и перебрасывая на руку щит деревянный. – Я вот заждался, аж мочи нет!

Твари объявились тотчас, как тут были! Заскрежетало, в лицо плеснуло затхлым холодом, и из провала, посверкивая красноватыми зенками, повалила нечисть. То ли в самом деле заждалась и оголодала, то ли ночь силы придала. Охотник видел сгорбленные, ковыляющие по-жабьи и при этом шустрые тени, да и вонь усилилась, пусть это и казалось невозможным. В нос шибало, хоть чесноком затыкай.

Сколько упырей таили в себе здешние норы, знали разве что березь с белым худом, но наружу вылезло десятка два. Больше перед обломками, на которых пристроился богатырь, просто не умещалось. Что-то скрипнуло, к запаху гулей примешался горько-сладкий аромат, будто из книги посыпались сухие ядовитые цветы, и Алёша не удержался, чихнул.

– Далеко тебя от Китежа занесло, богатырь, – внезапно заговорил кто-то наверху. – Здоровья не желаю, оно тебе уже не нужно.

– Да ну? – Алёша поднял голову и, не выдержал, присвистнул: на выступе над самыми головами упырей успела воздвигнуться странная фигура в скрепленной словно бы мерцающим углем мантии и с притороченной к поясу книгой, тоже посверкивающей.

Чернокнижник! А точнее, судя по бледной даже в свете берези коже, красной наколке на лбу и лезущим сквозь длинные ухоженные патлы ушам – чернокнижник-опир. Так вот кто гулям хозяин! Ну и славно, незачем теперь в развалины соваться.

– Ты невежлив, Охотник, – ровным голосом сообщил патлатый. – Но это пройдет, как проходит все, кроме смерти, а я – твоя смерть, китежанин, твоя смерть и твое посмертие.