Ученик поневоле - Александр Курзанцев Страница 12

Проследив за его взглядом, я увидел оставленный ректором стакан и согласно кивнул. Снова забулькало, повторно наполняя стаканы из той же бутылки, в которой, казалось, жидкости совершенно не убавлялось… но я уже ничему не удивлялся.

Глушаков оказался товарищем запасливым, и на свет появились сначала банка солёных огурцов, затем шмат сала с краюхой серого хлеба, и в довершение пучок зелёного лука, свежего, словно только что с грядки.

Тщательное нарезание всего этого богатства пусть и не до конца, но расслабило стянутые в напряжении нервы, как сделала бы это любая однообразная, не требующая навыков деятельность. А обжёгшая горло сорокоградусная привела в относительную норму болтающееся где-то на уровне плинтуса настроение.

Зажевав лучком, я соорудил и отправил в рот бутерброд из хлеба с уложенным поверх салом. Довольно замычал, показывая большой палец трудовику. Прожевав, сообщил:

– М-м, вкуснятина!

– Ага, – довольно кивнул тот. – Тёщино.

Я невольно улыбнулся.

– И как тёща?

Тут уже пришел черёд Юрьича, как я уже начал его про себя называть, показывать большой палец:

– Во! Мировая мадам. Замашки только старорежимные, но при мне сдерживается. Опять же, я после женитьбы год с ней воевал, всё нос воротила от зятя. Но ничего, теперь вон даже сама иной раз в гости зовёт.

– А я вот не сподобился, – вдруг с грустью сообщил я, вспоминая своё житьё там, на Земле. Тридцатичетырёхлетний холостяк, мда… Ну хоть не девственник. Были знакомые дамы, были и подруги. И даже что-то с намёком на серьёзные отношения. Но… не судьба, видимо.

Трудовик покачал головой и с искренним сочувствием спросил:

– Эк ты. А что, хорошую не нашёл?

– Наверное, – пожал я плечами. – А может, во мне чего не так.

– Ты это брось, – наставительно заявил Глушаков, разливая ещё по одной, – мужику самокопанием заниматься – последнее дело. В конце концов, ну не нашёл там, так найдёшь здесь. Я вон тоже тут окольцевался. Правда, мне поменьше было лет, когда меня с Земли утащило, двадцать пять всего.

– А сейчас сколько? – поинтересовался я.

– Тридцать семь, – ответил трудовик и поднял стакан. – Ну, давай за прекрасных девушек, одна из которых, а может, и не одна, – подмигнул он, – ждёт не дождётся такого красавца. Осталось только найти!

Мы дружно чокнулись – за такое грех было не выпить. Вдумчиво закусив, я неожиданно подумал о старшем преподавателе Марне. И хоть отношения у нас складывались пока как-то не очень, но больно хороша была чертовка, особенно в гневе.

– Ты, кстати, Паш, откуда сам-то? Земляка-то я в тебе сразу почуял, да и говор у тебя как бы не сибирский…

– Новокузнецк…

– О, знаю такой! – Глушаков широко улыбнулся, хлопнув меня по плечу. – А я с Караганды! Эх, только ведь тогда Карагандинский политех окончил, по распределению поехал, и на тебе, попал, что называется.

– А я СибГИУ, бывший СМИ, – вспомнил я свою «вышку». – Ты в каком году окончил-то? – вдруг спросил я. Смущало меня что-то в услышанном, царапало слух. Какой-то элемент, выбивающийся из привычной для меня картины мира.

А Юрьич вдруг отвёл глаза в сторону. С усталой улыбкой на лице, ничего не сказав, он не торопясь закинул ещё бутер, и только пережевав, наконец ответил:

– В семьдесят втором, Паша. В семьдесят втором.

– Ах ты ж!.. – не удержал я удивлённый возглас. – А ты знаешь, что Союз…

– Знаю, – как-то сразу помрачнев и заиграв желваками, отрезал трудовик. – Всё знаю. Как в академии появился пять лет назад…

Не сговариваясь, мы выпили снова, не чокаясь, за Великую страну, что канула в небытие, оставив после себя такое наследство, что разворовать и разрушить его до конца не смогли и за двадцать лет так называемой «демократии».

– …А я ведь коммунист. Коммунист, понимаешь?! – пьяно стучал себя кулаком в грудь Глушаков час спустя, когда в нас отчётливо булькало по литру «Столичной». – Вот здесь! Не то, что эти ваши… – он смачно харкнул на пол и растёр подошвой ботинка. – Я ведь в том мире, в который тогда попал, я же там революцию устроил, настоящую! Там кучка магов не просто нашего брата-пролетария угнетала, нет, они там целые игрища с массовыми убийствами проводили! Женщин пытали, детей насиловали… – Сергей всхлипнул, видимо, от нахлынувших воспоминаний. – До скотского же состояния народ довели! А у меня отец… в Великую Отечественную… с сорок третьего до сорок пятого… до Берлина дошёл! Дед в Гражданскую с колчаковцами рубился, а потом в ЧОН пять лет бандюков по лесам гонял. Я сам срочку в воздушно-десантных… Я же как увидел, так у меня просто руки затряслись и как пелена красная на глаза упала. Я тогда маговых прихвостней голыми руками задавил! Они в деревеньке баб хватали да прямо на улице раскладывали, поборы собирали…

Он вдруг замолчал, а прилившая было к лицу кровь сменилась пугающей бледностью.

– Сдали меня тогда, – сухим и отчуждённым голосом, совершенно лишённым прежней горячности, продолжил после недолгой паузы Глушаков. – Сами деревенские. Гнева испугались, кары магической. Им не помогло – всю деревню выжгло одним ударом, землю на метр вглубь испарило. А меня – на опыты. Был там один. Выводил экспериментальным путём суперсолдат, зазомбированных до полного подчинения и с магическим потенциалом. Выживали не все, но мне повезло… – от этого Сергеева «повезло» повеяло таким холодом, что я невольно поёжился и ещё раз поискал мантию взглядом. – Вот только он ошибся, – уже совсем трезвым голосом добавил Глушаков. – Мне понадобилось три года, чтобы снова осознать себя, скинуть поводок. И ещё год, чтобы помочь очнуться остальным. Этот маг и сам, наверное, только за миг до своей смерти понял, что же всё-таки создал. Мы были идеальными убийцами их самих…

– Вы… всех? – хрипло каркнул я, пришибленный рассказом Сергея.

– Магов? – уточнил он и тут же кивнул: – Да, всех. А потом мы объявили, что тирания свергнута и теперь все смогут зажить свободно, – Сергей вздохнул. – Молодой был, глупый. На то, чтоб свергнуть тиранию, хватит нескольких лет. На то, чтоб поменять сознание людей, не хватит и столетия. Но что уж теперь об этом…

И мы выпили снова.