Неумерший - Жан-Филипп Жаворски Страница 12

Я снова зашагал навстречу одиноко бродившей по пляжу старушке. Теперь я шёл берегом по другую сторону острова и не мог видеть товарищей. Я приближался к ней, показывая правый бок, и копья Сумариоса были отнюдь некстати. Они придавали мне чересчур угрожающий вид, хоть я и нёс их на плече. На этом острове я был чужаком, и на его плоской равнине был заметен издалека, однако старуха не обратила на меня никакого внимания. Она была одета в платье, которое когда-то было белым, но от времени поблекло и сильно износилось. Однако украшения она носила дорогие: её морщинистую шею обвивал торквес, а руки украшали браслеты с большими кабошонами. Платок, покрывавший голову, сполз на плечи и обнажал неприглядность глубокой старости. Длинные седые пряди развевались у старухи на шее, но всё же она была почти лысой. Передняя часть головы была острижена ото лба до макушки, за исключением клочка волос – она носила друидскую тонзуру.

Вскоре под ногами заскрежетала галька. На расстоянии в половину броска копья я остановился и окликнул ту, которая по-прежнему меня не замечала:

– Приветствую тебя, Мать!

Она лишь слегка приподняла голову, с трудом разгибая поясницу. На дне её корзины поблёскивал скудный улов ракушек. Хитро прищурившись, она бросила на меня долгий взгляд выцветших глаз.

– Ты, поди, потерялся, мой мальчик, – ответила она.

– Напротив! Я проделал долгий путь, и мне пришлось превозмочь увещевания короля Гудомароса, чтобы добраться до твоего острова!

Улыбнувшись, она закивала головой со сведущим видом, и морщины избороздили её исхудавшие щеки.

– Да, да, – согласилась она. – Я так и сказала.

Она изъяснялась на странном говоре, который отличался как от моей родной речи, так и от наречия озисмов. Годы пригнули её к земле, но вблизи она казалась ещё довольно высокой.

– Ты ли Саксена?

– Нет, не я.

– Но ты её знаешь?

– Разумеется, знаю. Что тебе за дело до Саксены?

– Ну… Я толком не знаю…

Мои слова вызвали у неё приступ смеха.

– Ты и вправду потерялся, милок, – захохотала она.

– Мне сказали, что она со мной как-то связана, но, насколько я знаю, мне не обязательно говорить именно с ней…

– Что ты здесь делаешь?

– Меня прислал Великий друид.

– Великий друид? Какой именно Великий друид?

На мгновение я растерялся. Неужели она и была одной из прорицательниц, ради которой я преодолел такой опасный путь?

– Великий друид Комрунос! Тот, что заседает в лесу карнутского ^[42] народа.

– А! Мой дорогой Комрунос… Так значит, он теперь стал Великим друидом?

На миг она задумалась над услышанным.

– Послушай, всё это кажется мне довольно запутанным, – продолжала старуха. – Мы проясним всё позже, вместе с моими сёстрами, а пока займись-ка полезным делом. Помоги мне собрать улов. Чем раньше мы наполним корзину, тем быстрее подбросим дров в огонь…

Не обращая на меня никакого внимания, она снова принялась копошиться в лужах. Я глядел на неё, слегка оторопев, а она вдруг принялась отчитывать меня, как ребёнка. «Ну выбрось ты уже свои пики, – ухмыльнулась она, повернувшись ко мне спиной. – Не то всю живность здесь распугаешь».

Ещё немного поколебавшись, я воткнул копья в песок. Затем колдунья жестом подозвала меня к себе, и я опасливо подошёл, не ожидая ничего доброго. Она по-хозяйски переворачивала камни и гальку, орудуя небольшим ножом, чтобы отделить от них раковины моллюсков. Не удосужившись разогнуться, она спросила:

– Ты уже рыбачил на песке?

– Мне приходилось рыбачить на реке, но так – ещё ни разу.

– Ты не из этих краёв?

– Нет, я из Аттегии.

– Из Аттегии? Где это?

– Далеко отсюда, по правую сторону от битурижского королевства, на границе с арвернскими землями.

Она присвистнула:

– Да уж! Не близок свет!

– Ну, по правде говоря, я родом из ещё более дальних мест, с амбронской заставы.

– Значит, рыбак из тебя никчёмный.

Я еле сдержался, чтобы не вскрикнуть, возразить ей, что я был воином и охотником, но не знал, как вести себя с ведьмой, поэтому большим усилием умерил свой гнев.

– Не беда, – протрещала она, словно старая сорока, – я тебя научу.

Не разогнувшись до сей поры, она стала описывать моллюсков, перечисляя их названия. Я запомнил только букцинумов да литторинов, напоминавших улиток, но совсем запутался в венусах, венерках, мидиях, петушках и морских ушках. Старуха разъяснила мне, что некоторые ракушки зарываются в песок, а другие живут на поверхности, однако часть собранных мною моллюсков она выбросила из корзины, ворча, что наведу на неё хворь. Я никак не мог понять, что со мной происходило: я ждал встречи с тайнами и опасностями, а оказался здесь, влачась по мокрому песку и слушая упрёки, как дитя. Быть может, всё это было просто волшебным фокусом: я настолько растерялся, что не ведал даже, как себя вести – гневаться ли или подчиняться. И послушно продолжил своё занятие.

И пусть я был сбит с толку, но всё же не терял бдительности. Вскоре я заметил на берегу брошенную одежду, придавленную камнем. Я перевёл взгляд на океан, задаваясь вопросом, кто мог плавать в такой студёной воде. Старуха сразу же заметила моё любопытство.

– Ты спрашиваешь себя, куда делась моя сестра, – вымолвила она, не прекращая собирать ракушки.

– Я увидел её платье на берегу.

– Действительно, для того, чем она занята, оно ей без надобности.

Хоть это и было сказано спокойным тоном, но отчего-то эти слова оживили во мне нотку страха, и я поднял голову в небо.

– А что она делает?

– Да, как и мы, рыбачит.

Старуха слегка распрямилась, подперев рукой поясницу. Она указала мне подбородком на волны и промолвила:

– Смотри, вот и она.

Я заметил чью-то голову в бурных волнах. Она, несомненно, только что вынырнула на поверхность, ибо находилась уже слишком близко к берегу, и до сих пор я её не видел. Пловчиха стала выходить из воды, показались её плечи и грудь, затем бёдра. Ее обнаженное тело было очень худым и на первый взгляд казалось хрупким. Что-то сразу приковало мое внимание – быть может, длинная-предлинная рыба, которую она несла, ухватившись пальцами за жабры. А та яростно била по воде, сопротивляясь всем своим змеевидным туловищем. Это был серый морской угорь, длинный, как моя нога, зиявший раскрытой пастью с торчащими из неё ядовитыми зубами. У пловчихи не было с собой ни гарпуна, ни крюка: она поймала и вытащила его голыми руками. Вот смелость, коей нельзя было не восхищаться… Но на самом деле меня поразило совершенно другое.