Однажды где-то… - Наталья Фуртаева Страница 12

Через пару дней ко мне подошел старший конюх — хромой и мрачноватый Молчун. Имя как нельзя более подходило хозяину, наверное, вместе с ним и родилось. У Молчуна, пожалуй, лишнее слово за рубль не выпросишь. В каких-то боях ему изувечили ногу, ходил он с трудом и к ратному труду, понятно, был уже негож. Зато лошадей любил самозабвенно, и любовь эта была абсолютно взаимной. Похоже, что он общался с ними на ментальном уровне, если такое возможно, На конюшне ему помогали еще два деда, вышедших в отставку, но не захотевших покинуть заставу. А может, им просто некуда было больше податься. Лошадей У них было явно многовато для троих пенсионеров, и ухаживать за животными им помогал весь гарнизон.

Молчун привел небольшую каурую кобылку. Вообще у полесичей на заставе все лошади не крупные. Наверное, чтобы удобнее было в густом лесу ездить. Лошадка была под седлом. Молчун прокашлялся и сказал:

— Вот. Стоян велел. Учись. Смирная она.

После такой содержательной речи Молчун удалился с чувством исполненного долга, оставляя меня наедине с лошадью. Кобылка стояла, совершенно равнодушная ко мне и ко всему белому свету. Почесала я репу, повздыхала и начала учиться. Ну если Стоян хотел наказать меня за самовольство, то ему это более чем удалось. Может считать себя отомщенным.

Эта долбаная лошадь меня вообще в грош не ставила. Да ей было глубоко наплевать, что я на ней сижу и пытаюсь стронуть ее с места. Ни на какие мои действия эта скотина не реагировала. С превеликим трудом мне удалось заставить ее сделать несколько шагов, но в этот момент ей понравился пучок травы, выросший чуть в стороне от направления движения. Клянусь, она на эти чахлые травинки и не посмотрела бы, если бы я на ней не сидела! Я тянула повод в нужную мне сторону, но чем сильнее я это делала, тем решительнее она шагала в другом направлении. Башку набок — и шагает к этой распроклятой траве. Ну ладно бы съела ее и пошла, куда надо. Она и пошла, куда надо ей, абсолютно игнорируя мою волю.

В конце-концов я слезла с седла и повела ее в нужную сторону в поводу. Эта помесь осла с козлом пошла неторопливо, но покорно. Боясь ее останавливать, я на ходу вскочила в седло — благодарение Великим Кедрам за возвращенные молодость и ловкость. И тут же покорность кобылки исчезла без следа. Ее что-то жутко заинтересовало под ногами. Она остановилась и заинтересованно уставилась на абсолютно пустой клочок земли под своими копытами. Как я ни пыталась сдвинуть ее с места, ничего не получалось! Пришлось мне снова слезать с седла и тянуть ее за повод вперед. Такие маневры повторялись у нас через каждые пять минут. О-о-о! Боже милостивый, дай мне беспредельного терпения! Я билась с этой извергиней с хвостом часа два.

Весь наличный состав гарнизона высыпал посмотреть на бесплатное представление! Ну, еще бы! Где они еще такое развлекалово увидят? Мне же не было дела ни до чего — я воевала с этой «самой смирной и спокойной» кобыл кой. Ну, Стоян! Ну, Молчун — дорогуша! Ну, удружили! Вовек не забуду! В конце концов вмешались мои добровольные учителя-воины. Вообще-то ко мне здесь хорошо относились, грех жаловаться. Но я уже сама закусила удила, не хуже моей кобылки, и от помощи отказалась.

Я увела строптивую лошадку в сторону, села на подвернувшийся пенек и задумалась — по чему она меня игнорирует? Я смотрела ей в глаза и с грустью размышляла о своей разнес частной судьбе. Потом я отвлеклась от печального и подумала о том, какие красивые глаза у этой кобылы, и сама она очень хорошо сложена, хоть и маленького роста. Интересно, а как ее зовут? Наверное, лошади друг друга тоже как-то называют? И вдруг совершенно отчетливо поняла, что зовут ее — Утренняя Роса. У меня челюсть отпала — вот это да! Здесь не только деревья телепаты, но и лошади тоже! А чему я, собственно, удивляюсь, пора бы уже и привыкнуть.

И я принялась думать о том, что хочу подружиться с Утренней Росой, что всю жизнь мечтала научиться ездить на лошади и что мой отец тоже когда-то ездил на лошадях. Вспоминала — какие они у него были, как любила я давать им корочку хлеба и как они брали хлеб с ладони бархатными губами. И я чувствовала, как меняется настроение у Росинки. Уже не было равнодушия. Моя кобылка живо интересовалась моими воспоминаниями и с симпатией их воспринимала. Так вот и появился кон такт.

Не сразу мне удалось наладить с ней диалог. Очень уж непривычно для человека она воспринимала мир, и способ общения был необычным для человека. Во-первых, она оперировала очень малым количеством слов. Во-вторых, у нее совершенно отсутствовало абстрактное мышление. В-третьих, она воспринимала и соответственно передавала мне образы и эмоции, совсем не то что Великие Кедры. С ними у меня в голове просто звучал голос или же рождались слова. А с Росинкой — эмоции или образы. Предпочтительнее первое, потому что видела она как-то совсем не так, как я. Я себя-то в ее представлении узнала с превеликим трудом. Знали бы вы — каким ужастиком она меня видела! Корявни бы милыми показались. И это притом, что меня она воспринимала с симпатией! Какими же ей видятся неприятные личности? Не к ночи лицезреть! Интересно, а Ленка ей красивой бы показалась? Вообще-то они здорово внешне похожи, особенно зубами.

Надо сказать, что кобылка моя и вправду оказалась существом добродушным и веселым. Подозреваю, что она не со зла надо мной изгалялась, это она так прикалывалась. Чувство юмора у нее такое. В конце концов мы с ней сумели договориться. Когда я вновь предстала пред воинской братией верхом и в полном согласии со своей кобылой почти браво продемонстрировала «джигитовку», мужички были в полном восторге! И даже попытались по-дружески похлопать меня по плечу или по спине. Но я немедленно смылась от таких проявлений дружелюбия — только синяков мне и не хватало! Молчун же одобрительно хмыкнул. Такая у него похвала.

А с Утренней Росой мы стали нежными друзьями.

* * *

Чем дольше жила Тата на заставе, тем больше я благодарил Кедры за подаренную мне сестру. У меня никогда не было родных. Нет, родители-то у меня были, только я их не помню. Я даже не знаю, как и почему они умерли. Не скажу, что у меня было тяжелое детство, что рос я бесприютным. Если не считать тех месяцев, что скитался по лесам после нападения на наше поселье корявней. А так у меня всегда было место, где можно жить, обо мне всегда кто-то заботился, меня никто не обижал. Нет, я и до побратимства с Татой неплохо жил. Но всегда какая-то в душе тоска была, тоска по родному человеку. Ну и пусть, что Тата по крови мне никто и что вовсе она из другого мира. Она мне настоящей сестрой стала. Она такая… ну, всегда выслушает и поймет. Она меня ждет и очень переживает за меня, боится, как бы чего со мной не случилось. Не знаю, как сказать, но я ее ожидание и тревогу чувствую, когда в дозоре. И мне так тепло оттого, что меня дома сестра ждет. Хотя и дома-то у нас с Татой своего нету.

Тату на заставе встретили сначала недоверчиво, мало ли кто и откуда появился — все-таки мы на границе. Особенно Рысь. Он смотрел на нее просто зверем. Оно и понятно, он всех женщин ненавидит, после того как его невеста так подло с другим сбежала. Могла бы просто сказать, мол, разлюбила, другой мне дорог. Дело понятное, раз в год жениха видит, вот рассоха и получилась. А она тайком, да от самой свадьбы, да так, чтобы Рысю больней было. А Рысь — он же гордый, и любил ее. Он после того целый год ходил туча тучей. Думали, улыбаться навсегда разучился.