Вежливость королев - Надежда Первухина Страница 12

Во вратах отверзлось малое неприметное окошечко, и противный голосок осведомился:

— Перепились до синих гламуров, грязное быдло?

И окошечко захлопнулось.

Рыцарь Костнер что было мочи замолотил по вратам — так, что в стороны полетела деревянная щепа да ошметки ржавчины:

— Открывай, падаль, кто б ты ни был! Здесь великий герцог, и, если ты хоть на мгновение промедлишь, я выверну твою поганую шкуру наизнанку и набью ее сенной трухой!

За вратами послышалась странная возня. Наконец окошечко открылось на полпальца, не шире, и тот же, но уже с ноткой растерянности голосок осторожно поинтересовался:

— Бредд и Пит, разве это не вы, парни?

Еще один удар топора в ворота и очередной вопль герцогских вассалов убедили привратника, что ломятся к нему вовсе не Бредд и не Пит.

Герцог, стоя чуть в сторонке, наблюдал эту сцену со смесью легкого неутомительного гнева и сарказма. Однако когда врата открылись и кипящие гневом Кевин и Костнер кинулись на привратника с намерением изрубить его в куски за непослушание, герцог Рено счел нужным вмешаться лично.

У его ног скорчился плюгавый мужичонка, заросший волосами, торчащими во все стороны из-под старого шлема. Занесших было топоры рыцарей, герцог остановил мановением руки, а коротышку небрежно ткнул в плечо острым носком блестящего сапога:

— Встань!

— Ой, не встану! Ой, помилуйте! Ой, проститевиноватбольшенебуду! Обознался! — приглушенно вопил привратник. — Ой, пощадите! Не губите! Ой!

— Встань, когда тебе приказывает великий герцог! — терпеливо повторил Рено. — И не бойся. Никто без моего приказа тебя не тронет.

Мужичонка встал, и оказалось, что росточком он чуть выше герцогского сапога. Физиономия привратника так заросла бородой и бровями, что рассмотреть ее не представлялось никакой возможности. Да герцог и не всматривался в физиономию — он с первого раза определил, кто перед ним стоит.

— Гноттиб?

— Да, мой господин. Гноттиб Оттмар к услугам вашим, господин…

— Ты подумай! — ахнул старый вояка Костнер. — А я-то считал, что все гноттибы давно повывелись, потому как золото, алмазы да сладкие темные плитки в горах уже, почитай, двести лет никто из них не добывает…

— Истинно так, о славный рыцарь! — Мужичонка поклонился в его сторону. — При королеве Офонарелле нас объявили вне закона и забрали все наши рудники и сокровищницы, объявив их королевским достоянием. С тех пор все гноттибы потихоньку перемерли на каторге. Правда, некоторым вроде меня, недостойного вашего раба, удается занять приличную должность и даже обзавестись семьей.

— У тебя есть семья? — спросил герцог, рассеянно оглядываясь кругом. Бесконечные грязные стены с решетками, каменные колодцы, тропинки между чередой тюремных построек… Воистину лабиринт.

— Есть, о господин, — ответил меж тем гноттиб и снова завопил: — Не губите! Пощадите!

— Я вовсе не собираюсь никого губить, — холодно сказал герцог. — Мне просто нужен проводник, который хорошо знает самую короткую и хотя бы относительно чистую дорогу к местам заключения опасных государственных преступников.

— Папочка, я смогу показать дорогу! — раздался откуда-то из дровяного завала тонкий голосок, и пред очи герцога явилась девочка ростом не выше десяти даймов, в сереньком заплатанном, но чистом платьишке и с косыночкой на пушистых волосах.

— Аванта, кто тебя просил вылезать? — обреченно поглядел на дочку гноттиб. — Я сам послужил бы господину.

— Тебе надо сидеть у врат, — резонно, как взрослая, заявила Аванта, после чего присела в поклоне перед господами. — Я знаю дорогу. Я туда часто ношу заключенным пищу.

— Разве нет для того охранников? — удивился Кевин.

— Были, добрый рыцарь, — вздохнул гноттиб. — Да только постепенно перемерли все: кто от болезней, кого пырнули заточкой матерые беззаконники, коим уж и терять нечего, а кто спился… Да и просто помирали от старости, это ведь только наше племя по триста лет живет. А новых людей для охраны давно не присылают. Остались вон только Бредд да Пит, с которыми я вас спутал, да и те как уйдут в воровской кабачок, так и не знаешь, вернутся ли…

— Довольно разговоров, — решительно бросил герцог. — Девочка, веди нас к узилищу, в котором заключен Уильям Магнус Гогейтис.

На лице гноттибов — папы и дочки — читалось недоумение.

— Я никого из тамошних дяденек по именам не знаю, — растерянно сказала девочка. — У них у всех прозвища смешные.

— Он был ученым, — добавил для ясности герцог. — И магом.

— А-а! — обрадовалась Аванта. — Так тут его прозвали Чумной Вилли! Потому что он все время толкует про какие-то непонятные вещи.

Герцог облегченно выдохнул:

— Он жив?

— Да. Я отведу вас к нему.

Чумной Вилли, бывший некогда магистром Уильямом Магнусом Гогейтисом, сидел в каморке с окошечком, дававшим света ровно столько, сколько надобно, чтоб не ослепнуть, и, монотонно раскачиваясь из стороны в сторону, что-то бормотал себе под нос:

А сад зарастает жасмином,

Тот к небу приравненный сад…

Ты стал безмятежным и смирным,

Чему удивляешься сам.

Ты пьешь с ней вино на веранде,

Где вечер, и столик, и плющ…

И ты позабыл, чего ради

Когда-то был столь всемогущ.

И ты позволяешь покорно

Себя забавлять и сердить.

И возглас забытый: «По коням!»

Тебя перестанет будить.

И ночью, блаженством измучен,

Ты шепчешь о давней тоске.

И лунный ласкающий лучик

Лежит у нее на руке…

В глазах ее светится жалость,

Ты спишь на груди у нее…

А лучик вдруг станет кинжалом

И в сердце вонзится твое.

«Стихотворец», — с неудовольствием подумал про Уильяма герцог, покуда отпирали дверь в каморку. Впрочем, это была даже и не дверь, а просто решетка из мореных балок. Видно, не боялись, что такой заключенный сбежит.

Заслышав скрип открываемой двери, Уильям вздрогнул всем телом и посмотрел на вошедших. Герцог тоже уставился на бывшего политэмигранта. Во все глаза.

«Да, уж лучше бы она его тогда четвертовала, чем так мучить!»

Уильям за годы своего заточения иссох телом и уподобился древнему, сломленному болезнями старику. Резкий контраст его худобе составляли ноги: они безобразно распухли, так что кожа на них натянулась и блестела, только блеск этот был страшный.

Всего и осталось прежнего в великом ученом, что одни глаза. И взгляд насмешливый и гордый, как у абсолютно свободного человека. Этим взглядом Чумной Вилли словно пригвоздил герцога к стене, и тот, вопреки всем установленным регламентам, первым поздоровался с заключенным.