Сколько стоит корона - Катерина Коновалова Страница 11

Управляющий шаркнул ногами и встал перед Дойлом, поклонился и так и замер, сложившись пополам. Дойл хрустнул пальцами. Вчера он желал засунуть подонка на нижний уровень подземелья, в одну из ледяных камер под озером, и посмотреть, какие боли прохватят его после подобной ночевки. Но сегодня ярость уже прошла, от нее остались только слабые отголоски, и Дойл вполне осознавал, что это — отголоски личной, почти детской обиды. Управляющий попытался насолить ему — мелко и глупо, — но не совершил измены, не подверг безопасность и благополучие короля риску. Он не заслуживал камеры.

— Мне кажется, вы слишком усердно служите, господин Оуэн, — произнес Дойл неторопливо, изучая лысину управляющего.

— В с-самом деле, милорд?

— Несомненно. На вас лежит так много обязанностей, так много забот.

Лысина покрылась блестящим потом.

— Ничто не ускользает от вашего чуткого взгляда, ни один уголок замка, ни одна щель в стене, — продолжил Дойл ласково, а потом коротко и резко добавил: — и так должно быть впредь, господин Оуэн, иначе вы будете изучать замок с доселе неведомой вам стороны.

Дослушивать ответ или извинения он не стал — зашагал дальше, тщательно задавливая в себе мстительные порывы. Было что-то притягательное в идее, например, велеть ему опуститься на колени и ползти до конца коридора, собирая на бархатные штаны пыль дворцовых полов. Но это было бы низко и бесполезно, а потому должно быть отвергнуто и забыто.

Большой приемный зал уже был полон: скоро должен был начаться ужин, но пока короля и королевы не было, гости ходили вдоль длинных столов и громко разговаривали, перекрикивая друг друга. Дойл на глаз прикинул количество людей и понял, что, не считая охраны и слуг, собралось больше сорока человек.

Но его появление, как и утром на королевском суде, заметили сразу — по галдящей толпе прошел короткий вздох, и она замолкла.

— Добрый вечер, лорды, — произнес Дойл и вдруг почувствовал непонятное, едва ощутимое жжение. Его источник не нужно было искать долго — просто леди Харроу вошла в зал почти следом за Дойлом и остановилась в дверях, робея. Проклятая кровь в жилах заструилась быстрее, приливая к чреслам. Дойл позволил себе на мгновение прикрыть глаза, восстанавливая в памяти ощущение холода от купания в ледяных ключах, и возбуждение ослабло.

Ведьма вблизи была привлекательнее, чем издали. Дойл, повернувшись, изучал ее рыжие кудри, мягкую светлую кожу, пятнышки солнечных поцелуев на щеках и крупном носу.

— Леди Харроу, — сказал он негромко, и гости, убедившись, что он не интересуется кем-то из них, вернулись к своим разговорам, только на два тона тише.

Она опустилась в низком реверансе перед ним, не поднимая глаз, и ответила:

— Милорд Дойл.

— Встаньте, леди.

Она подчинилась сразу — неестественно плавным движением. Церковники много писали о том, как распознать ведьму. Но они могли бы не утруждаться — леди Харроу являла собой ярчайший образец.

«К черту ожидания, — подумал Дойл, — на дыбе редко хранят секреты, а с переломанными пальцами ни одна ведьма не сможет колдовать. Все, что нужно, это оглушить ее и велеть теням забрать. К черту игры». Но, разумеется, не оглушил и не велел, а весьма любезно спросил, жестом предлагая пройти ближе к столу:

— Как вам нравится столица, леди Харроу?

— Слишком шумно и грязно, милорд, — ответила она, — но мне скорее нравится. Здесь чувствуется жизнь. Мне не хватало этого в поместье.

— Жизнь порой принимает отвратительные формы, леди, — заметил он, имея в виду магию, но по ее глазам увидел, что она поняла эти слова иначе.

— Жизнь прекрасна в любой из форм, созданных Всевышним.

Она решила, что он говорил о себе. Дойл скрипнул зубами.

— В вас говорит наивная вера, естественная для вашего пола.

— Несомненно, — согласилась ведьма, но как-то слишком уверенно и почти насмешливо. — Женщины видят этот мир в лучшем свете, чем мужчины, милорд.

Дойл на это кивнул, признавая ее правоту, и уже собрался спросить, какие же положительные черты она видит в столичных формах жизни — просто чтобы о чем-нибудь говорить, как она уточнила спокойно:

— Простите, милорд, а в чем меня подозревают?

Руки оставались праздно спокойными, взгляд колдовских зеленых глаз — безмятежным, щеки — бледными. Дойл заметил бы любой признак волнения, но нечего было замечать. Она спросила об этом так, словно говорила о погоде.

— Почему вы спросили об этом, леди?

Зеленые глаза мигнули, тонкие губы дрогнули в улыбке.

— Я всего три недели при дворе, но этого достаточно, чтобы узнать некоторые факты. И когда гроза всех заговорщиков и преступников королевства заводит со мной беседу, я не могу не спрашивать: в чем он меня подозревает? — Дойл готов был поклясться, что она сдерживает улыбку.

— Гроза всех преступников и заговорщиков королевства, леди, — сказал Дойл, чуть дернув уголками губ, — к его большому сожалению, всего лишь жалкий смертный, подверженный всем слабостям человеческим. В отличие от разящего пламенеющего меча, он не может лежать в ножнах в ожидании своего часа. И сегодня его привело на прием не дело, а чувства простого смертного — голод и скука.

— Меня уверяли, что желания смертного вам незнакомы, — заметила леди Харроу.

— Вот как? Я удивлен. Если вам рассказывали обо мне, то наверняка не забыли упомянуть полчища юных дев, погибших от моих рук.

— А также младенцев, которых вы, прошу прощения, пожираете ночами, — теперь она улыбнулась открыто, показав крупные белые зубы. Даже у королевы, которая по нескольку часов в день проводила перед зеркалом, не было таких белых зубов.

— Младенцы — это из области нечеловеческого. Тем не менее, вынужден вас разочаровать — я всего лишь человек. Даже если…

Он не договорил, потому что двери в очередной раз распахнулись, и в зале настала полная звенящая тишина. На пороге стояли король и королева во всем великолепии. Дойл взглянул на леди Харроу еще раз, но так и не сделал знака теням. Он хотел поговорить с ней еще раз, чтобы укрепиться в своих подозрениях.

Или чтобы послушать ее медовый, созданный чарами голос.

Дойл коротко кивнул ей, пожелав приятного вечера, и направился к своему месту слева от Эйриха.