Взгляд сквозь пальцы - Елена Арифуллина Страница 11

– Спасибо, Лидия Ивановна, – только и смогла выдавить я.

Чай с кагором помог. Я сумела встать на ноги, умыться и дойти до двери без посторонней помощи.

– Лидия Ивановна, я не сильно зареванная?

– Да так, ничего… – дипломатично ответила она. – Бледненькие только и глаза наплаканы. Сами-то доберетесь?

– Доберусь, – заверила я и неожиданно для себя самой чмокнула ее в пухлую, пахнущую «Красной Москвой» щеку.

Когда дверь отделения захлопнулась у меня за спиной, я спустилась на один пролет и, воровато оглянувшись, одну за другой приподняла штанины. Щиколотки покрывала густая рыжая шерстка. И ее уровень был несомненно выше, чем пару дней назад.

Приступ внезапной слабости заставил меня схватиться за перила. Я постояла, отдышалась, сунула в рот квадратик шоколада от «экстренной» плитки, лежащей в сумке специально для таких случаев. Когда же я соберусь к эндокринологу? Тяну третий месяц. Любого из своих вменяемых пациентов я при такой симптоматике погнала бы туда пинками, ну а меня пнуть некому. Правду говорят, что врачи – самые проблемные и недисциплинированные пациенты. Вот хоть Чехова взять…

Слабость заставила меня сесть на ступеньку, но источником этой слабости был страх – сейчас это четко осознавалось. Так же четко, как и то, что ни к какому эндокринологу я не пойду. Он, конечно, пошлет меня обследоваться – и что покажут анализы моей крови? Насколько я еще человек? Какие биохимические показания у оборотня? Как его лечить и надо ли его вообще лечить?

Короче говоря, сколько мне осталось?

Я поднялась, цепляясь за перила, не чувствуя ног, доковыляла до выхода и только теперь обнаружила, что шапочка так и осталась на голове. Подниматься в кабинет сил не было совершенно, так что я привычно сложила ее, сунула в сумку, нацепила темные очки и кое-как дотащилась до скамейки под старой ивой. Обычно здесь кишели мамаши из детского отделения, но сейчас, на мое счастье, там никого не оказалось. Я вызвала такси из той компании, где у меня была максимальная скидка, и поехала домой.

Ночью я уже привычно лежала без сна и раздумывала, как жить дальше. Что бы ни приходило в голову, я все яснее осознавала, что выход один: идти к Прохоровне и смиренно просить ее помощи… если она еще захочет помочь. А если не захочет? Или не сможет? Что тогда?

В безрезультатных сомнениях прошли два дня. За это время шерсть на щиколотках поднялась еще на пару сантиметров.

По дороге на работу я купила два блока ленинградской «Примы» и после приема отправилась в морг. Мне повезло: Прохоровна сидела на той же скамейке, что и в прошлый раз. Не курила, просто грелась на осеннем солнышке. Но допотопный халат был тот же, с завязками на спине. В таком мой прадед сфотографировался на ступенях санитарного поезда в Первую мировую…

Пока я шла к ней по залитому солнцем двору, Прохоровна не пошевелилась. Она сидела, опустив плечи и вытянув шею вперед, как нахохленная птица. Не привычная ворона, а кто-то из тех, кто сидит на кургане или парит над степью, высматривая падаль. Морщинистая шея, неподвижный взгляд… Гриф? Орел-могильщик? Никогда не была сильна в зоологии.

– Добрый день, Анна Прохоровна, – сказала я и положила на скамейку рядом с ней пакет с «Примой».

– Чего надо?

– Поговорить.

– За что?

– Беда у меня. Посоветовали к вам пойти.

– Кто?

– Ну, люди… – обтекаемо ответила я.

– Те люди, что могли такое сказать, давно в земле лежат. А вот меня она не примает… Да что говорить, раз пришла, значит, про меня знаешь. Так, что ли?

– Что рассказали, то услышала, а правду или нет, не знаю.

– И что же ты услышала?

– Что с вами давно несчастье случилось. И с тех пор вы с ним так и живете.

Старуха издала какой-то странный звук: то ли хмыкнула, то ли хохотнула. Но от него у меня поджались пальцы на ногах.

Держись, держись, иди по лезвию ножа, не оступайся. Помни Таськины слова. Подвякивай. Вспомни Макарова: ты не доставала ему до плеча, и топор в его руках был отточен добела – блестящая полоска на лезвии. Ты уболтала его, он сам пошел садиться в машину, даже позволил тебе идти сзади, прикрывать его от агентов ЦРУ, ФБР, КГБ и кого-то еще. Будь искренней на девяносто пять процентов, а остальные пять контролируют степень искренности и отслеживают окружающее. От тебя исходят приятие и понимание… уважение и доверие… Исходят и возвращаются к тебе. Зеркаль. Дыши в такт…

– Хитрая лиса, – сказала старуха. – Хитрая, но не врешь. Ну, говори тогда – осуждаешь ты меня, винишь небось?

– Нет, – ответила я без колебаний. – Не мне вас судить, и не дай бог никому такого выбора.

– Не было там Бога. Ни там, ни в лагере. А судить меня уже судили. Ты вот умная, ученая, скажи – Он меня простит?

– Вас – да. Тех, кто вас до этого довел, – нет. Я так думаю.

– Я с тех пор ни разу досыта не наелась. Сколько бы чего ни съела – все как в провальную яму. Только мяса не ем… с того самого раза. Хлеб ем, буханку могу зараз съесть. Тогда-то он только снился. Проснешься и думаешь: лучше было б не просыпаться, во сне сдохнуть – с хлебом. Всегда голодная, курю вот, голод заглушаю. Мне Она так и сказала: ты тогда в последний раз досыта поела…

Мне вдруг стало зябко – словно я открыла дверь, и оттуда потянуло холодом, сыростью, тленом.

– А вы Ее… видели?

– Как тебя вижу.

– А какая Она?

– У каждого своя.

– Как Она выглядит?

– Моя – как Розка-комиссарша: в черной кожанке и сапогах. Я у нее, суки, в ногах валялась, сапоги эти целовала… Посейчас помню, как они салом пахли, все их облизать хотелось… Христом-богом молила: отпусти, скажи этим, с пулеметом, на околице, пусть зенки чуток прижмурят, мышью проскользнем: балочкой в степь, а там на станцию… хуже не будет… Нет, говорит, стране хлеб нужен, а вы враги классовые… А дети, спрашиваю? И дети, отвечает, кулацкое отродье… Не было там Бога.

Я Ее видела, когда в лагере доходила. Спросила у Нее про Розку. Не тужи, говорит, она свое получила – на допросах, на общих работах, да в общей яме. А меня вот и яма не примает и долго еще не примет. Все свой срок мотаю, уже третий пожизненный. Вот и думаю: неужто я Розки виноватее? Розка-то еще когда отмучилась, а я… Мне Она так и сказала: три жизни будешь на Меня работать, Мне служить и жить со Мной под одной крышей. Я ж тут и живу, при морге. Покойников мою, одеваю, в гроб кладу. И думаю: счастливые. Тогда-то без гробов в яму валили… Больше покойников вижу, чем живых, и ладно. Люди – зверье, а покойники – они не обидят. Ну так чего тебе надо, лиса?

Я поставила ногу на скамейку и приподняла штанину.

Старуха опять не то хмыкнула, не то хохотнула.

– Так вот кому Кицька все передала. Надо же… А саму-то похоронили хоть за казенный счет, под номером, но в гробу, честь по чести. Я же ее и обряжала.