Лунный ветер - Евгения Сафонова Страница 11

Но на полпути меня окликнули.

— Ребекка…

Я остановилась. Обернулась, насторожённо глядя, как приближается Том.

Я не знала ни как относиться к нему, ни как вести себя с ним после вчерашнего. До сего момента мне казалось, что я никогда больше не испытаю симпатии при взгляде на него.

Но то, что я почувствовала, когда увидела его лицо, на котором лежала печать усталой печали, было далёким от неприязни.

Том замер в шаге от меня, пристально глядя в мои глаза. Приложив ладонь к сердцу, склонил голову.

— Прости меня, — тихо произнёс мой друг. — То, что случилось вчера, не повторится вновь. Я больше никогда не сделаю того, что противно твоей воле.

Я только кивнула, прежде чем отвернуться, чувствуя, как стремительно тает лёд, сковавший моё сердце вчера.

Всё же во мне было слишком много чувств к Тому, чтобы я могла запросто их перечеркнуть. Пускай эти чувства не были романтическими, но они были.

Я направилась вперёд, и Том молча зашагал рядом, к вязу, под которым мы так часто резвились, когда были детьми.

— Ты оставила книгу вчера в саду, — сказал он внезапно. — Я читал её… чтобы отвлечься.

— Так это ты вернул её в дом?

— Да.

— Благодарю. Было бы жаль, если б ливень промочил её. — Я искоса поглядела на него. — И что думаешь о прочитанном?

— Написано весьма талантливо. Автор умело поиграл с традициями готического романа, но вместе с тем родил нечто новое. И, готов поспорить, тебя покорил главный герой.

— Почему?

— Он понравился даже мне, и я ещё не забыл о нашей общей любви к Чайльд-Гарольду и Конраду. ^[13]

— Да, — помедлив, сказала я. — Мне понравился мистер Рочестер.

— А что ты думаешь о Джейн?

Я помолчала, глядя на раскидистую крону вяза, нижними ветками почти достающую до земли; в золотых лучах вечернего солнца его весенняя листва казалась выточенной из хризолита.

Мне самой непросто было определиться с ответом на этот вопрос.

— Она… сильная личность, — промолвила я наконец. — С одной стороны, она восхитила меня. Она часто высказывала мысли и идеалы, близкие мне. Но в одном я не согласна с ней.

— В чём же?

— Она отвернулась от того, для кого была спасением, светом в ночи, надеждой на возрождение. Мистер Рочестер любил её всем сердцем, однако она поставила свои принципы и свою гордость выше него. Он был несчастным человеком, которого обманули ещё неопытным мальчишкой, тем самым порушив всю его жизнь. Я вижу его куда более благородным, чем он сам о себе думает. Другой на его месте собственноручно убил бы сумасшедшую фурию, которую называли его женой, только чтобы освободиться от неё. Это было не так и трудно, в её-то состоянии: столкнуть её с лестницы и представить всё несчастным случаем. Он же позволял ей отравлять свою жизнь…

— Даже в минуты самого горького отчаяния желая застрелить себя, но не её, — закончил Том мою фразу.

— Даже в том пожаре, который в итоге уничтожил их проклятый дом, кинувшись её спасать, — подхватила я.

Том кивал, и я знала: он полностью понимает, что я говорю и, более того, что думаю. Как у нас часто бывало прежде.

— Оставшись с ним при живой жене, Джейн даже не пришлось бы переступать через осуждение тех, чьим мнением она дорожит, или осуждение общества, — продолжила я. Мы наконец вступили под сень вяза, и я остановилась у его шершавого ствола. — Но страх перед осуждением богов, запрещающих двоежёнство, и собственная драгоценная честь для неё перевесили любовь.

— Однако в конечном счёте она осталась с ним. Она вернулась к нему, когда он потерял всё, и приняла его таким, от которого многие на её месте отвернулись бы.

— Осталась с ним? Ха! Конечно, осталась! Милостиво осталась, когда ничто уже не ставило под удар её принципы и её гордость! — распаляясь всё больше, я наматывала круги под шелестящей листвой, оживлённо жестикулируя. — Ей претило жить в беззаконии с тем, кто выше неё, но понравилось ощущать себя благодетельницей при беспомощном калеке, благородной и великодушной мученицей! Разве не она косвенным образом была повинна в несчастье, постигшем его? Разве это не было меньшим, чем она могла отплатить за его доброту, за его любовь и за тот свой побег? Если бы она тогда осталась, а не сбежала, если б уехала с ним туда, куда он предлагал… Разве клятва, которую мы приносим, вступая в брак, которую даём тому, кого любим, не обещает быть рядом с ним в болезни и радости, горе и здравии? И что такое осуждение всего мира против боли того, кого любишь? Она отреклась от себя и своей любви ради своей веры, но это ли подвиг самоотречения? Для меня подвигом было бы, если б она презрела всё, включая веру и гордость, ради спасения ближнего своего, ради того, кто так в ней нуждался! Я никогда не бросила бы друга — даже просто друга — наедине с его горем, во власти тоски и безнадёжности, никогда!

Задыхаясь, наконец перевела дыхание… и только тут заметила странное, почти заворожённое внимание, с которым Том слушал меня.

— Ты говоришь с такой страстью, — промолвил он задумчиво. — Похоже, ты очень отчётливо представила себя на её месте.

Осознав, что последние слова я почти прокричала, я мигом взяла себя в руки.

— Что является ещё одним неоспоримым достоинством книги, — заметила я уже сдержанно. — И да, я признаю, что могу быть неправа. В конце концов, я юна, мало знаю жизнь и, к счастью, никогда не была в столь щекотливой ситуации. Надеюсь, что и не буду.

Том покачал головой: с улыбкой, внезапно коснувшейся его губ, разом развеявшей тень печали на его лице.

— Я знаю тебя столько лет, но тебе до сих пор удаётся меня поражать, Ребекка. — В его голосе послышалась такая нежность, что у меня защемило сердце. — Ни законы людей, ни законы богов для тебя, по большому счёту, ничего не значат, верно? Ты и предрассудки — вещи абсолютно противоположные.

Я растерянно молчала, не зная, что ответить… но Том рассмеялся, разом разрядив обстановку.

— Услышь кто угодно подобные рассуждения… особенно ту часть, что касается лестницы, и особенно — твоя матушка… она схватилась бы за сердце и навсегда запретила тебе читать, — весело заметил он.

— Ты недооцениваешь мою мать, — фыркнула я. — Она решила бы, что моё сердце уже безнадёжно черно, и отправила бы меня послушницей в храм Садб, ^[14] дабы хоть там его очистили непрестанными молитвами и ореолом божественной святости.

— Да, пожалуй. Но именно за то, что так пугает её, я… ты так дорога мне. — Приложив ладонь к древесному стволу, Том отвернулся. — Я видел немало девушек. В Ландэне многие блестящие леди пытались пристроить своих дочерей за наследника графа Кэрноу, и ни одна из них не сравнится с тобой. С твоей дерзостью, независимостью, умом. Я люблю дикий вереск, но не бледные тепличные розы. И лишь вереск, дикий и прекрасный, сделает меня счастливым в полной мере. — Когда он вновь взглянул на меня, улыбка уже ушла с его губ, а в глаза вернулась печаль. — Ты сказала, что не бросила бы друга наедине с его тоской. Значит, ты осталась бы с тем, кто нуждается в тебе, как в воздухе? С тем, кто не сможет без тебя жить?