На пороге тьмы - Мария Круз Страница 11

– Понял.

– Тогда шагай прямо туда, а то до конца рабочего дня всего полтора часа осталось. Не успеешь что-нибудь получить – тоже понедельника ждать придется.

– Ага, спасибо.

– Не за что. Поаккуратней здесь, в темноту не лезь.

– Вообще?

Он чуть удивленно глянул на меня, подняв мохнатые брови, затем спросил:

– На этот счет тебя так никто и не просветил?

– Нет, – чуть растерялся я.

– Тьфу, блин, – досадливо поморщился он. – Тут правило такое: не знаешь места – сперва туда посвети. Если больше суток где-то темнота была, там уже что-то завестись может. Но полная темнота, когда ни лучика света туда. Видал?

Он указал пальцем на шкаф с папками для бумаг. Я обратил внимание, что дверцы в нем просверлены во многих местах – грубо, дрелью.

– Вот так надо, где можно, – добавил он. – Чтобы как можно меньше мест для тени оставалось, понял? Пусть хоть лучик, и уже все в порядке. Если увидел вроде как траву, но такую черную и легкую как пепел – осторожно, это уже прорастать Тьма туда начала.

– И чего делать? – чуть опешил я.

– Свет нужен. Любой, керосинки хватит. Ладно, по остальному тебя в общаге просветят, а главное я сказал – во тьму ни ногой. Понял?

– Понял.

– Иди давай.

На этом разговор наш и закончился. Я прошел через пустынный вестибюль мимо кивнувшего мне дежурного сержанта за решеткой – и оказался на улице. Встал на крыльце, огляделся.

Дождь вроде как усилился, стало еще ветреней, но сам я немного если не успокоился, то ощутил себя стоящим ногами на земле. Люди все же вокруг, уже легче чуть-чуть. Но все равно… Помотал головой, пытаясь отогнать назойливый бред, но ничего не вышло. Бред, или не бред, продолжался и развеиваться не собирался. Поэтому я направился туда, куда сказали.

Улица Советская была, по всему видать, самой центральной еще в том Углегорске, до того как он переселился в Отстойник, потеряв где-то все население, да и сейчас таковой осталась. Несмотря на обшарпанный вид, осыпающиеся фасады домов и разбитые тротуары, неровную брусчатку там, где были когда-то трамвайные пути, она была оживленной. Ну на том фоне, что мне довелось наблюдать, проезжая по другим улицам. Были открыты какие-то магазинчики, приметил шашлычную, а затем и хинкальную, логично подпертые пельменной и просто пивной. Где-то негромко и хрипло играла музыка, причем старая и очень знакомая… точно, Русланова, да еще и «Валенки». Это как так?

Потом сообразил, что вряд ли кто с дивидиплеером сюда провалился, а тут небось одни патефоны были. Вот и слушают то, что есть. Тут еще круглых черных тарелок радиоточек ждешь, но пока на глаза не попадались.

Был у меня когда-то патефон, я его на даче на чердаке нашел, когда еще совсем сопляком был. Копался в старом, пыльном хламе – и вытащил. Патефон и квадратный черный чемоданчик с удивительно тяжелыми, толстыми и одновременно хрупкими пластинками с красными и синими бумажными «яблоками» в середине, которые крутились очень быстро и у которых на каждой стороне было записано по две песни, звучавших словно с того света. Но мне этот агрегат с пружинным приводом очень нравился, и я с удовольствием слушал «Утомленное солнце», «Брызги шампанского» и «Гоп со смыком».

Затрещал двигатель, мимо прокатил мотоцикл с коляской, за рулем которого сидел человек в танковом шлеме и в зеленой плащ-палатке. В коляске, против ожиданий, пулеметчика не было, а лежал большой мешок, на котором мне удалось разглядеть надпись «Сахар». Ага, добыл где-то. Тоже молодец.

Из шашлычной «Телави», когда я проходил мимо нее, потянуло вкусно и так остро, что я слюну сглотнул, перехватив любопытствующий взгляд толстяка кавказской наружности, стоящего на крыльце со сложенными на груди толстыми руками. Я лишь ускорился, успев с сожалением вспомнить, что у меня в кармане только талоны на бесплатное питание, а уж они наверняка шашлычного человека не заинтересуют. Почему-то я в этом уверен.

Бочаров не соврал – идти оказалось недалеко. Вскоре я увидел высокий забор, в нем – серьезные зеленые ворота с красными звездами, выглядевшие непривычно ухоженными на фоне всеобщего запустения, а забор превратился затем в стену дома с высоким крыльцом.

«Горсвет». И все, никакой расшифровки, вроде как у ропперов, или как там назвал тружеников по приему поселенцев рыжий сержант. Скромно, но со вкусом.

Вестибюль с дежурным в мощной клетке был просторным, из бывшего приемного зала почтамта переделанным. Колонны с барельефами вверху, на стене мозаика – вдохновенный горняк демонстрирует свой отбойный молоток восхищенной колхознице. И все это на фоне трактора и спелой нивы. Как на это поле попал шахтер, я так и не понял. Докопался, наверное, снизу. И деву напугал: вид у нее и правда какой-то неуместно экзальтированный.

В отличие от пустынного вестибюля РОПП, здесь было шумно и суетно. Сновали туда-сюда люди, кто-то громко говорил в коридоре, где-то звонили телефоны. На меня внимания никто не обращал – лишь дежурный, пропуская меня через клетку-шлюз, уже привычно направил мне в глаза фонарь-переноску, забрал у меня бумажку, прочитал ее внимательно, а затем вернул, сказав бесцветным голосом:

– Отдел кадров напротив, туда пропуск не нужен, – и указал рукой на дверь у меня за спиной.

Действительно, там была обитая дерматином дверь с требуемой табличкой. «Горсвет, Отдел кадров. Зам. н. ОК Березаев Павел Демьянович». Стучать в такую дверь было бесполезно – все равно не услышат, так что я ее просто потянул на себя и вошел.

Отдел был представлен одним-единственным человеком – седым и лысоватым дядьком годам к шестидесяти, росту такого, что его едва было видно из-за стола, одетого, к моему удивлению, в костюм, хоть и без галстука, однако сорочка была застегнута под самое горло, до верхней пуговички. А сам костюм был столь удивительного цвета, что я заподозрил: что портной украл сукно для его пошива с бильярдного стола.

Дядек был не лишен чувства юмора – на стене висел плакат с надписью, гласившей: «Приходи редко, проси мало, уходи быстро». При этом непохоже, что он был работой перегружен.

– Садись, – сказал дядек, после того как мы обменялись приветствиями, и указал на неудобный, как «кресло грешников», стул с прямой спинкой и бурым дерматиновым сиденьем системы «але, геморрой».

Точно, на таком не засидишься – уйдешь быстро и просить ничего не захочешь. Это я осознал сразу, едва усевшись.

– Давай направление, – сказал он, протягивая руку с вытатуированным на тыльной стороне ладони якорем.

Читал он его недолго, хмыкнул пару раз каким-то своим мыслям, затем аккуратно подшил в папку, которую, не вставая, извлек из шкафа. Затем сунул мне ротапринтную анкету на трех листах, спросив попутно:

– Чернильницей пользоваться умеешь или карандашик дать?

– Лучше карандашик, – честно ответил я.