Тени Шаттенбурга - Денис Луженский Страница 11

– Несомненно, господин барон, – вымученно улыбнулся бургомистр.

«Только ты ведь примчался в ратушу совсем не для того, чтобы о найденном даллере поговорить, правда?»

– Видно, неплохо живут ваши горожане! В других городах, случись кому обронить полновесный серебряк, не успокоились бы, пока не сыскали. Кстати, подобные мне прежде не встречались. Это местный чекан?

– Похоже, – Ругер повертел в руках монету, силясь разобрать полустершуюся за давностью лет надпись. – Да, вот видите – изображение святого Варфоломея, нашего покровителя, а на обороте еще читаются «Shatt…g». Точно, наша. Но теперь они редкость: как серебряные копи захирели, так и чеканить свою монету город перестал.

Барон чуть заметно улыбнулся. На самом деле даллер он нашел вовсе не на улице: Хорст, слуга, еще накануне вечером обошел все городские кабаки и лавки менял в поисках старой монеты, что чеканилась из местного серебра.

– Пожалуй, как копи иссякли, так и город понемногу слабеть стал?

– Ваша правда. Прежде было пятнадцать тысяч жителей в городе, представляете? Тогда вот и ратушу построили, и собор, и фонтан, и стену каменную вкруг, и площадь замостили. А потом, как серебро поисчезло, стало народу сотен семь, вряд ли больше. Думали даже, совсем нашему Шаттенбургу конец.

На самом деле печальные следы той эпохи были и сегодня заметны без труда: город походил на человека, оправляющегося после долгой и тяжелой хвори. Вроде и силы возвращаются, и цвет лица уже розоватый, а значит, баланс гуморов приходит в правильную пропорцию, но все же еще совсем не то, что до болезни. Так и город: на главной площади фасады домов подновили, звенят монетой покупатели в лавках, и купцы приезжают за товаром – за лесом и стеклом, сырами и кожами. Но немало домов пустует, а где-то их вовсе разобрали, разбив грядки с капустой и репой; обветшала каменная стена, и даже башни крепостные, кроме надвратных, совсем позаброшены.

– Слава Создателю, не оставил он нас, – продолжал тем временем Ругер. – И без серебра прожили, перемогли тяжкое время. А после и народу прибавилось. Ремесленники у нас славные в братстве Святого Маврикия, да и купцы в грязь лицом не ударят. Две ярмарки в год устраиваем: весной лес торгуем, осенью всякий другой товар. Лесопилки водяные построили, фабрику стекольную завели, мельницу бумажную. Монахи-бенедиктинцы даже вино делают, очень недурное. Не желаете попробовать? И сыру нашего подать можно.

– Нет, благодарю, – качнул головой барон, и бургомистр, потянувшийся было к небольшому буфетцу темного дерева, снова сел на стул. – Думаю, еще представится возможность отведать даров местной лозы.

– Конечно-конечно. Да и час ранний для винопития, в самом деле. Кстати, налоги мы тоже исправно платим, и власти имперские нами всегда довольны были.

Фон Ройц заметил, что бургомистр даже немного раскраснелся, говоря об успехах города, пусть и не слишком впечатляющих. И было понятно, что хотя бы частично эти успехи он связывает с собой. Но, когда речь зашла о налогах и отношении имперских властей, голос Ругера стал несколько заискивающим. Ясное дело: этот человек опасается. Ведь, зачем сюда приехал посланник короля, для него загадка.

Конечно, для барона все сказанное не стало открытием. В конце концов, отправляли его не «туда, не знаю куда», а в немаленький город, находившийся пусть и далековато, но не на краю света. Знал он и то, что Ругер фон Глассбах – ставленник сильного купеческого и промышленного клана, держащего в своих руках немалую часть городской торговли, равно как и упомянутые стекольную фабрику, бумажную мельницу и лесопилки.

А еще он знал, что изрядная доля товаров из Шаттенбурга отправляется в чешские земли, и даже монета в городе сегодня ходит, в основном, отчеканенная из чешского серебра.

И как знать, не пробираются ли сюда под личиной добрых купцов посланники тех кругов чешской знати, что, прикрываясь гуситской ересью, хотят отторгнуть от грузного тела империи ее восточные части? Торговые связи для темных дел – славное прикрытие, ибо деньги не пахнут, как говаривал кто-то из древних. Город заново поднялся в значительной мере на чешском серебре, так, быть может, оно идет сюда как раз затем, чтобы создать здесь сильный гуситский анклав? Как сильно и жарко горящий костер стреляет угольями, разбрасывая их далеко вокруг и рождая новые пожары, так и ересь разбрасывает свои семена по медвежьим углам, чтобы они уцелели вдали от разящего клинка императора Фридриха. Пусть Шаттенбург и впрямь исправно платит все подати в казну, это может быть лишь прикрытием, дабы до поры не привлекать к себе лишнего внимания.

– Что ж, господин бургомистр, горожане могут только радоваться тому, что здесь нашелся человек, сумевший вернуть городу его былую силу и значение, – скупо улыбнулся барон. – Разве не замечательно, что вас, Ругера фон Глассбаха, в городских хрониках будут вспоминать добрым словом? Разве не славно, что потомки будут знать вас как человека, возродившего Шаттенбург? И разве это не благая цель, ради достижения которой годны любые средства?

Бургомистр хотел было возразить, но осекся. Любые средства, ага… Некоторое время он думал над ответом, а когда заговорил, речь его звучала столь вычурно, словно за витиеватыми словами он прятал собственную настороженность:

– Спешу уверить вас, барон, что слава мирская не прельщает меня – ни ныне, ни впоследствии. Все мои силы отдаю я лишь честному служению городу и жителям его.

«Похоже, понял, к чему я веду, – подумал Ойген. – Вон какой взгляд стал ледяной… Точно, понял».

– И замечательно, – кивнул он. – В конце концов, именно в этом и состоит ваш долг, не так ли? Что ж, спасибо за добрую беседу, господин бургомистр. Я же, с вашего позволения, откланяюсь – есть немало спешных дел.

– Не смею задерживать, господин барон. Однако не забудьте, что сегодня вечером в честь вашего приезда штадтрат [27]решил устроить торжественный ужин – будут ратманы, главы гильдий, крупное купечество, священники.

– Благодарю за напоминание. Думаю, я даже прибуду в ратушу одним из первых.

И фон Ройц удалился.