Страна снов - Роберт Л Андерсон Страница 11

Зачем матери лгать – да еще столько лет, если ее настоящий отец не чудовище, не преступник, не наркоман или не распространитель детской порнографии? Разве что Мириам не знала сама. Деа ни разу не видела мать с мужчиной, кроме как в Джорджии, но то ничего не значило. Она помнила, как много раз просыпалась по ночам, думая, что слышала приглушенный звук закрывшейся двери, словно мать куда-то уходила и только что вернулась. А мать уходила из дома ежедневно на много часов, работая на самых паршивых должностях, и приносила иногда мятые стопки наличных, после чего везла Деа за покупками в местный торговый центр, тратя три-четыре сотни баксов, будто это ничего не значило.

Деа стало холодно. Голова болела, как всегда, когда ей случалось поплакать, будто каким-то образом она высморкала заодно и мозги. Она вытрясла сумку на одеяло – плохая идея, там было полно старых монет и окаменевшей жвачки, бумажных катышков, мятых рецептов и почему-то песка, – ища пачку платков, которую мать всякий раз крала в аптеках, пока они стояли в кассу. В этом была еще одна особенность Мириам (Деа не хотела думать о ней как о матери): она крала. Ненужные, мелкие вещички, но крала.

В сумке каким-то образом оказался и айфон Коннора. Видимо, она схватила его и машинально сунула к себе, когда они остановились у гаражной распродажи. Деа медленно потянулась к нему, будто к кузнечику, который может прыгнуть в сторону, если его испугать. Айфоны прокладывают отличные двери. Фотографии, сообщения, музыка – все это личное. Войти в сон Коннора через его айфон – все равно что открыть его разум.

Деа знала, что надо пойти к нему и вернуть айфон, но знала еще и то, что сейчас была не в состоянии смотреть ему в глаза. Не сейчас. Она осознала, как отвратительно вела себя по пути домой. Впервые за целую вечность кто-то отнесся к ней по-человечески, а она все испортила…

И Деа решилась. Она сгребла все обратно в сумку и стряхнула приставшую грязь с одеяла, затем спихнула с подушки Тоби (кот поднялся, зевнул и улегся в шести дюймах от прежнего места), выключила свет и укрылась одеялом, не сняв шорты, футболку и лифчик, даже не умывшись и не почистив зубы. Она не могла заставить себя выйти в коридор – вдруг мать поднимется на второй этаж – или поужинать, хотя просто умирала с голоду: после молочного коктейля в «Кафе “Вокзал”» в Девитте у нее маковой росинки во рту не было.

Деа лежала в темноте, сжимая айфон Коннора, как путеводную нить. Прошло не меньше часа, прежде чем она почувствовала, как границы тела становятся мягче и открывается портал. Будто кровать превратилась в дыру, куда втягивало Деа, или она сама превратилась в дыру, и мир втягивался в нее. Мгновение, которое на самом деле могло быть секундами и даже минутами, она ощущала только покачивание и вращение, словно перестала быть человеком, став ощущениями и головокружением. Это было промежуточное, страшное, не известное разуму место, где невозможно существование. С самой первой прогулки по снам Деа смертельно боялась здесь застрять.

Чернота разошлась сверху донизу, будто разделился занавес, и Деа ощутила мягкое сосущее давление, вдруг обретя и кожу, и ребра, и легкие, расширявшиеся за ними. Она вышла из мрака, будто всплыла, и оказалась в чужом сне. У нее снова получилось.

Она попала в сон Коннора.

Деа стояла в пустой квартире. Она сразу узнала наспех сооруженную сверхструктуру – не часть сна, а инстинктивную реакцию на ее вторжение. Квартира обрисована в самых общих чертах – мебели нет, с потолка мягкими лепестками облетает штукатурка, будто дом грозит развалиться. Окон тоже не было, но когда Деа подошла, из пустых подоконников выросли рамы и элегантно застеклились, словно лед сковал поверхность пруда. Коннор пытался не пустить ее в сон.

Деа определила, что это третий или четвертый этаж. На другой стороне улицы сплошной лентой тянулись четырех-пятиэтажные дома, и в некоторых светились окна. Где-то играла рождественская песня, но звук был резкий, металлический, как у музыкальной открытки. Деа сразу узнала Чикаго – она чувствовала его в холодном воздухе, от которого едва слышно потрескивали стекла, и в ветре, который носил по улице пластиковый пакет и раскачивал вывески.

В витрине гастронома мигала вывеска «Лото». Гирлянда цветных огоньков вяло свешивалась с голубого тента. Сгущались сумерки, но на горизонте еще тлела бледно-красная полоса, словно порез на мясистых тучах, обложивших небо. Свет приобрел странный угольный оттенок, как смазанный чертеж, и только тут Деа заметила, что идет крупный снег. Хлопья были грязно-серыми, почти как пепел.

Ей стало любопытно, где Коннор. Деа ожидала, что он скоро выйдет на улицу, дуя на руки или пытаясь поймать снежинку языком, когда, как ему кажется, никто не смотрит, и удивилась, когда он появился в окне квартиры напротив. С бьющимся сердцем Деа сразу пригнулась, не сомневаясь, что он ее заметил. Она досчитала до тридцати, прежде чем рискнула выглянуть из-за подоконника. Коннора не было, но в окне мелькала незнакомая шатенка (может, мать? На мачеху Коннора женщина совершенно не походила), украшавшая елку. Комната казалась очень уютной, от нее почти ощутимо исходило тепло, и у Деа зародилось подозрение, что это сделано специально, в расчете на ее посторонние глаза, настолько все идеально. Будто Коннор знал, что она здесь, и нарочно старался. Но Деа отмахнулась от этой мысли.

Стараясь не думать о правилах и силясь не растерять решимость, она нашла лестницу, ведущую на первый этаж. Ее шаги звучали очень громко, как часто бывает во снах: Коннор думал о другом. Он всецело сосредоточился на комнате, на своей матери, на елочных игрушках. Не было ни крикливых соседей, ни сигналящих машин, ни плачущих младенцев.

Снаружи было холодно, но так, как бывает только во сне: мороз не щипал за нос и щеки, от него не перехватывало дыхание, не опухали и не болели руки – тоже благодаря сосредоточенности Коннора, который сейчас не вкладывал достаточно энергии в мир за пределами своей квартиры. Когда Деа перебегала пустую улицу по хрустящему свежему снегу, она то и дело косилась на окно, опасаясь, что Коннор выглянет на улицу и снова ее увидит.

Тогда дело примет скверный оборот – ее ведь никогда не должны видеть. Но сейчас, собираясь нарушить правила, Деа искренне не понимала, что в этом плохого. Коннор же не догадается, что это ее рук дело.

Остановившись перед гастрономом, она привстала на цыпочки и взялась за одну из лампочек на тенте. Резкий рывок – и рождественская гирлянда замигала в ее руке. Надо торопиться: Деа не знала, сколько продлится сон. В любую секунду окружающий пейзаж может поменяться, и она очутится на поле битвы или посреди океана.

Она опустилась на колени – влага сразу пропитала джинсы, отчего по телу пробежала дрожь. Ей очень нравилось, как подсознание Коннора реагирует на ее присутствие – выталкивает, усложняя ей задачу.

Разложить гирлянду удалось не сразу – провода оказались жестче, чем ожидала Деа, и длины было в обрез. Она выпрямилась – ныли плечи, начинали болеть колени. Коннор подойдет к окну и увидит, как на сером снегу разноцветными огоньками переливается слово «Извини».