Князь механический - Владимир Ропшинов Страница 11

— Извините, Олег Константинович, что нарушаю ваше уединение, — сказала она уверенным тоном человека, привыкшего к поклонению, который нисколько не шел к ее словам, — надеюсь, вы не прогоните меня?

Князь поднялся с кресла, взял лежавшие на соседнем фуражку с перчатками и жестом предложил Гиппиус садиться.

— Вы ведь только вчера из Маньчжурии? — обворожительно улыбнулась Гиппиус. — И сразу пошли смотреть нашу диковинку?

— Мне барон Фредерикс настоятельно советовал, — ответил Романов, — хотя пьеса, кажется, довоенная?

— Ах, вольно ведь вам пьесу смотреть, — хихикнула Гиппиус, — да, она довоенная, но немного осовремененная. Ее Крученых придумал, кажется, за год или за два до войны. Это та, к которой Малевич свой «Черный квадрат» нарисовал. Но что пьеса? Тут, бывало, и похуже ставили — главное ведь не в ней, а в артистах. Чтобы все синхронно было — рты с граммофоном совпадали, удары с головами. Могли бы ведь самих актеров говорящими сделать, но как тогда подчеркнуть эту слаженность? Тут как балет: превыше всего ценится механика. Если бы последний враг сам упал — и придраться бы не к чему было. В Лондоне вроде бы в следующем году хотят такой же театр открыть, в Хрустальном дворце. Но пока наш — единственный в мире. Из Америки специально прилетают, чтобы в него попасть.

Романов вежливо улыбнулся.

— А как вам проломленные черепа?

— После войны — никак.

— Ах, ну да, я же забыла, что идет война. — Гиппиус опять улыбнулась, и князь вдруг поразился, как нелепо, невозможно и вместе с тем искренне, а главное — правдиво — произнесены были эти слова. — Однако вот же странная тяга драматургов к уничтожению и публики к созерцанию уничтожения. Гладиаторскими боями развлекали себя, пока в вынужденном порядке не стали христианами, и только нашли способ совместить одно с другим — ту же и совместили! А заодно и цену своей пьесе назначили: ведь не меньше 300 рублей одна голова стоит, а тут четыре, так что действо самое малое в 1200 рублей обходится. У кого повернется язык сказать, что дешевка?

Пронзительно зазвенел звонок, погас свет. Служитель выбежал, чтобы запустить граммофон, и князь с удивлением подумал, что не заметил, когда он остановился. Занавес рванулся и открыл сцену.

Там теперь были декорации. Они изображали Петроград XXXV века: на стрелке Васильевского острова стояла Биржа, ее портик из клепаных стальных балок поддерживали металлические колонны, а из двух Ростральных колонн красного кирпича, как из заводских труб, валил черный дым. Механические жители того Петрограда со стрекозиными крыльями летели по своим надобностям с Адмиралтейского острова, мимо крепости и гиперболоидной башни, на Петроградскую сторону, а иные — вдоль Малой Невы в сторону Министерства торговли и промышленности. Все было нарисованным, только люди настоящие: маленькие, они летали из одного конца сцены до другого, где за кулисами их ловили служители, заводили механизмы и пускали обратно — к другим служителям напротив.

Из граммофона раздавалась песня, и под нее, синхронно двигая челюстями, словно произнося слова, вышли на сцену жители 10-х стран.

Знайте, что Земля не вертится более,

Мы вырвали солнце со свежими корнями,

Они пропахли арифметикой жирные.

Вот оно, смотрите.

В руках первого жителя 10-х стран был круглый стеклянный шар с дешевым подсвечником внутри, в котором горела свеча. Он развел свои механические руки, и солнце упало на пол, разбилось, подсвечник покатился, свечка в нем сломалась и потухла, оставив на досках пятнышко застывающего воска.

С другой стороны сцены появился Трусливый. Трусливый был живым человеком, с лысиной и жидкими длинными немытыми волосами, неряшливо одетый, но пел за него все равно граммофон.

— Мы выстрелили в прошлое, — пропел граммофон за жителей 10-х стран.

— Что же, осталось что-нибудь? — вопрошал уже другим голосом все тот же граммофон за Трусливого.

— Ни следа!

— Глубока ли пустота?

— Проветривает весь город. Всем стало легко дышать, и многие не знают, что с собой делать от чрезвычайной легкости. Некоторые пытались утопиться, слабые сходили с ума, говоря: ведь мы можем стать страшными и сильными.

— Позавчера на рынке за фунт масла хотели 30 копеек, вчера — рубль, а сегодня уже просят фонарный столб! — пропел Трусливый. — Как угнаться за этими ценами? Ох, 10-е страны…

Дверь в ложу за спиной князя вдруг заскрипела. В ту же секунду Гиппиус нагнулась к нему из своего кресла, так что полоска света дверного проема перечеркнула ее белое платье.

— А презанятнейший толстяк, не находите? — неожиданно громко спросила она.

Князь удивленно посмотрел на поэтессу, но она уже вернулась в свое кресло и погрузилась в созерцание действия. Дверь за спиной снова скрипнула, закрываясь.

Тем временем на сцену с вещмешками за плечами и посохами в руках, как путешественники, вышли будетлянские силачи.

— Мы победили врагов, — пропели они, — немец с японцем лежат. Расколоты их черепа.

— Вы победили врагов, — ответили им жители 10-х стран, выстроившиеся в ряд, как хор:

Тому уж 15 веков!

Что ваша победа для нас?

Дряннее, чем кошкин хвост!

Гиппиус украдкой глянула на Романова. Он почувствовал этот взгляд и спросил сам себя, что было в нем: любопытство или сочувствие. Смешно. Разве тот миг, когда, укрытый кровавой простыней, в сентябре 1914 он лежал на кровати походного госпиталя в Вильно и отец, великий князь Константин Константинович, привез ему царский указ о награждении Георгием, мог померкнуть от этого граммофона? Или сочинившие пьесу поэты-футуристы, отсиживавшиеся всю войну по прокуренным подвалам, могли оскорбить его, князя императорской крови?

— Как можете вы оскорблять героев?! — воскликнул, выскочив вперед, Трусливый.

— Великая невидаль: одни черепа другим проломили, — пропели жители 10-х стран:

Не так ли всю историю и бывало?

Мы свергли солнце

И конец всему положили,

Началом нового стали!

Будетлянские силачи, все еще стоявшие с посохами, спросили:

— Что ж вам без солнца славно ли живется?

— Да уж славнее, чем с ним. Хоть и темно, а все же хозяева мы теперь всему!

Силачи бросили свои посохи, встали в один ряд с жителями 10-х стран и присоединились к их хору.

Когда занавес закрыли, зал потонул в аплодисментах. Служитель, дождавшись их окончания, поднял иголку патефона, публика стала вставать, соблюдая все положенные ритуалы, со своих мест. Гиппиус, уже не скрываясь, с любопытством посмотрела на князя.

— И как вам? — спросила она.

— Я — сторонник классического искусства, — вежливо улыбнулся Олег Константинович.

— Вам не понравилось? — всплеснула руками Гиппиус и тут же рассмеялась. — Ах, не отчаивайтесь. Это никому не нравится — просто не многие находят силы признаться. Нужен мальчик, который скажет, что король голый, как в той сказке, помните? А давайте, князь, это будем мы?! Вот сейчас вот спустимся вниз, к гардеробу, и прямо там скажем: господа, да что же вы? Да скажите же наконец вслух, что думаете. Что это — чушь несусветная!