Лебедь Белая - Олег Велесов Страница 11

– Вот, Мухомор, тот муж, коего вчера к нам кинули, – почтительно заговорил сухощавый. – Думали, не оклемается, а он возьми да оклемайся. Дело у него к тебе. Совета просит.

Мухомор воткнул в меня свои копья и долго тыкался, продолжая жевать щепочку. Потом кивнул на место рядом с собой.

– Садись, воевода, поговорим. А ты, Сухач, – это он сухощавому, – поди покудова. Нужен будешь – позову.

Да уж, истинный воровской предводитель. Голос сладенький, мурлыкающий, проникновенный – сущий кот Баюн. Аж мурашки по коже. Уболтает, словами обовьёт, будто сетью, забудешь и имя своё, и матушку родную, и сделаешь так, как скажет. Ну да я тоже не лыком шит. Мне одними словами голову не замаешь.

– Ну, здравствуй, воевода Гореслав, – поприветствовал меня Мухомор, и усмехнулся, когда я удивлённо вскинул брови. – Не признал? Знамо дело… Четыре лета назад отбил ты полон на Волыне у обров. Уж кой бес меня в те края занёс – не ведаю, но тебя всяко сам Сварог послал. Не было б тебя с дружиной твоею – гнить мне в землях неведомых в рабском ошейнике… Что, не вспомнишь никак?

Честно говоря, я не помнил. Сколько я этих полонов отбил, особливо у обров, врагов моих лютых, один Дажьбог ведает. А на Волынь мы, почитай, по два раза на год ходим. Оттуда до обров рукой подать. У меня в дружине у каждого гридня к обрам свой счёт имеется, так что расплачиваться с нами они ещё ой как долго будут.

– Не помнишь, – утвердительно кивнул Мухомор. – Ну да то не грех тебе, нас в том полоне с сотню было, где уж каждого запомнить. Но за то, что спас меня, я тебе по гроб жизни обязан, – он замолчал, хитро щурясь на меня исподлобья. Ждал, видимо, что я начну вежливо отговариваться: мол, что тут такого, всегда рад помочь, мне это ничего не стоит. Я отговариваться не стал. Уж если считаешь себя обязанным, так будь обязан до конца. А коль не считаешь, так за язык тебя никто не тянул.

Не дождавшись ответа, Мухомор тихохонько вздохнул и продолжил.

– И раз богам угодно было вновь свести нас воедино, так давай расплатимся. Какого совета ищешь, воевода?

Я не стал тенёта плести, а взял да и выдал ему всю свою историю как на духу. Ничего не скрыл. Рассказал, как девку похитил, как ромей вместо благодарности ядом меня опоил. Вот ведь бестия: и рыбку решил съесть, и косточкой не подавиться. Рассказал и о сече за причалами, о коей старик обмолвился. Собственно, эта сеча меня больше всего интересовала, всё остальное я для полноты картины добавил.

– Девка-то красивая? – полюбопытствовал Мухомор. – Ладно, не отвечай. По глазам вижу, что красивая. Ты когда о ней говорил, мрачнел, будто туча грозовая.

Он опять замолчал, пережёвывая свою щепку. Что за привычка дурная? Ежели есть что сказать – так говори, чего хитрить-то? И щепка эта… Чего она далась ему, зубы что ли режутся? Дитё малое.

Я начал нервничать, хотя виду не показал. Не хватало ещё, чтобы всякие разбойные атаманы о чувствах моих прознали. Чувства – это у любого гридя самое ранимое место. Узнает какая-нибудь вражина твою слабину, и обязательно по ней ударит. Да побольнее, чтоб ты не сразу на ноги поднялся. А Мухомора этого я за друга не держал, даром что уши оттопыренные. У таких людей сегодня на уме одно, завтра другое. Ему, главное, выгоду свою соблюсти, а спас ты его когда-то или не спас – дело десятое.

– Была сеча за причалами, – наконец кивнул Мухомор. – В самый раз два дни назад. Поговаривают, будто люди ромея Фурия напали на каких-то наёмников и побили всех. Из-за чего побили, не ведаю, но вроде как и там девка замешана. Только девка та сбегла, оставила ромея с носом, и уж где её ныне бесы носят – не спрашивай. Ещё говорят, что из наёмников кто-то уцелел, вот князь наш и велел их сыскать. Он с Фурием в большой дружбе, что хошь для него сделает. А лодью, на коей наёмники пришли, ромеевы люди сожгли.

Я почувствовал, как по жилам потекли огненные реки и ударили в голову – аж в жар бросило! Выходит, нет у меня боле ни дружины, ни лодьи. В одночасье потерял всё из-за девки непутёвой, ненужной никому. А я… я…

Я скрипнул зубами, сдерживая рвущиеся наружу грубые слова. Нельзя давать волю чувствам, даже если внутри так и горит. Гнев и боль мешают судить здраво, а меня потому воеводой поставили, что умею себя сдерживать и вершить дела по справедливости.

– Откуда всё знаешь?

– Сорока на хвосте принесла, – усмехнулся Мухомор. – У тебя, воевода, своя правда, у меня своя, и соваться нам в дела друг друга не след.

– И на том спасибо, – поблагодарил я. – И уж если всерьёз поквитаться решил, так помоги из поруба выйти. Уж больно воздух тут затхлый, а мне здоровье поправить надобно. После ромейского угощения чувствую себя плохо.

– А по мне так самый что ни на есть хороший воздух, – пожал плечами Мухомор и прибавил. – Выйти я тебе помогу, и даже человека в помощь дам. Ты, чаю, не на печи сидеть собираешься? Дружины у тебя теперича нет, а без помощников трудно придётся.

Сидеть на печи я и вправду не собирался. Мне бы только выйти отсюда, а с ромея моего я всяко должок стребую.

– И за это тебе спасибо.

Мухомор выплюнул щепку и крикнул в темноту:

– Эй, Сухач!.. Пойдёшь с воеводой. Слушаться – аки меня самого! Всё, что ни скажет – делай, – и повернулся ко мне. – Ну что, воевода, в расчёте мы с тобой?

– В расчёте.

Знакомства у этого Мухомора и впрямь оказались значимые. Не успел я до трёх сосчитать, как оказался на вольном воздухе. Да, силён гриб. Вот только если он всесильный такой, чего сам из поруба не идёт? Ему только пальцами щёлкнуть. Ну да ладно, то не моё дело – нравится при лучине сутками сидеть, пусть сидит.

Оказавшись на свободе, я поковылял к Днепру, туда, где товарищей своих оставил. Сухач вздумал было меня под руки подхватить, помочь, но я так на него глянул, что у него разом вся охота отскочила. Он бы ещё на закукорки взять меня догадался, людям на позор. Не маленький, сам дойду.

Пока шли до стана, я понять пробовал: на кой ляд ромей вздумал меня травить? Ведь сорок солидов не вот какие большие деньги. Не малые, конечно, но и особым богатством не назовёшь. Или душа у него такая прижимистая, что из-за сорока солидов он столько народу положить удумал? Чего он этим добился? Кровника нажил? А оно ему надо?.. И тут я подумал, что меня он всяко мёртвым считает, значит о том, что у него кровник объявился, он пока ни ухом, ни рылом. Добро, сие мне только на руку. Гряну к нему – то-то потеха будет.

Представив расстроенную физиономию Марка Фурия, я почувствовал, как на душе потеплело. Я не я буду, если ромей этот за каждый солид со мной втройне не расплатится. И за каждую каплю крови, что дружина моя пролила!

Ещё издали я заметил, что сталось с моей лодьей. Правду молвили мухоморовы слухачи – сожгли её ромеевы люди, дотла сожгли, и даже уголья разбросали. По следам, оставшимся на земле, видно было, что дружина моя билась отчаянно. В траве я нашёл обломок меча и разрубленный шлем. Чужой шлем. Войлочная подкладка пропиталась кровью и прикипела к железу. Возле кострища валялся наш походный котёл с остатками каши, а рядом кленовая весёлка, коей эту кашу мешали…