Дочь Эрлик-хана - Роберт Говард Страница 11

Прекрасно. Гордон уже заметил в стене у края занавеса темный дверной проем. Делая вид, что пятится от ужасного видения, он прижался спиной к стене, убедившись, что за ним по-прежнему никто не наблюдает, скользнул туда. Какое-то время он ощупью пробирался по широкому неосвещенному коридору, пока не наткнулся на ведущую вверх лестницу. Как хорошо, что обычай требовал разуваться при входе в храм! В неуклюжих сандалиях ступать бесшумно было бы нелегко. Поднявшись по лестнице, Гордон оказался в длинном коридоре, едва освещенном тусклыми бликами.

Гордон знал, что этот свет падает из крошечных келий, расположенных вдоль коридора. В них жрецы проводят долгие часы, погрузившись в размышления о таинствах своего культа или сосредоточенно изучая черные книги, о существовании которых мир, находящийся за этими стенами, даже не подозревает. В конце коридора можно было разглядеть еще одну лестницу. К ней и направился Гордон. Сейчас он думал лишь об одном: чтобы его не заметили жрецы, сидящие в кельях. Может быть, жрецам было не до того, что происходит в коридоре, а может быть, никто не заметил неясную тень, бесшумно скользящую в полумраке.

После первого марша лестница поворачивала. Здесь Гордон замер и прислушался. Наверху должен дежурить стражник, но он, скорее всего, спит. Так и оказалось: сделав еще несколько шагов, Гордон увидел полуголого человека, сидящего на полу с кривой саблей на коленях. Склонив голову на грудь, он тихонько похрапывал.

Крадучись, американец обошел бдительного стража и поднялся выше. Верхний коридор был тускло освещен латунными лампами, расположенными на равном расстоянии друг от друга. Вдоль стен в два ряда тянулись тяжелые деревянные двери, окованные бронзой. На одной из них ковка образовывала причудливую вязь, а косяк украшала лепка. Гордон был у цели. Он подошел к двери, снова прислушался, а затем чуть слышно постучал — трижды по три раза.

Тишина казалась бесконечной, а потом за дверью раздался звук шагов, приглушенный толстым ковром. Дверь бесшумно распахнулась. На пороге стояла стройная молодая женщина. Она была не просто прекрасна — казалось, она окружена какой-то волшебной аурой, а сияние ее глаз затмевало блеск драгоценных камней, украшавших ее пояс.

И она знала Гордона. Порывисто шагнув к американцу, она обняла его. Руки у женщины были тонкими, но сильными.

— Аль-Борак! Я знала, что ты придешь!

Она увлекла его в комнату. Гордон поспешно закрыл за собой дверь. Кроме них, внутри никого не было.

Комната была обставлена с ослепительной роскошью. Диваны, обитые шелком, украшенные резьбой столики и шкафчики, тяжелые бархатные драпировки — все это разительно отличалось от аскетичного убранства храма. Впрочем, если Гордон и испытал восторг, то лишь ненадолго. Окинув взглядом комнату, он вновь повернулся к женщине, лицо сияло от радости — и эта радость была искренней.

— Откуда ты знала, что я приду, Ясмина?

— Ты никогда не бросал друга в беде.

— А кто в беде?

— Я!

— Но ведь ты здесь богиня!

Ясмина отступила на шаг, радость на ее лице сменилась столь же искренним недоумением.

— Я же тебе все объяснила в том письме!

— Я не получал никакого письма.

— Тогда почему ты здесь?

Она попятилась и посмотрела на него так, словно хотела убедиться, что действительно видит Фрэнсиса Ксавьера Гордона, которого знала как Аль-Борака. Гордон вздохнул.

— Это долгая история. И все-таки: почему Ясмина — Ясмина, у ног которой лежал весь мир, которая от скуки бросила этот мир, чтобы стать богиней в чужой стране, — почему Ясмина говорит, что попала в беду?

— Потому что это правда, Аль-Борак.

Ясмина нервно отбросила с виска тяжелый темный локон. Ее глаза чуть затуманились, словно от грусти и усталости… и чего-то еще, чего Гордон никогда не видел прежде.

Это был страх — вернее, пока еще тень страха.

— Но ты, наверно, проголодался с дороги. Эта еда тебе сейчас нужнее, чем мне.

И она усадила гостя на диван, села рядом и придвинула маленький золоченый столик, на котором стояло блюдо с приправленным рисом и жареной бараниной и кувшин с кумысом. Вся посуда была из чистого золота.

Гордон знал, что может не тратить времени на церемонии, и молча принялся за еду. Должно быть, он странно смотрелся среди этой роскоши и великолепия — грубый босоногий кочевник в пропахшем овцами балахоне и плаще, жадно пожирающий изысканные яства. Ясмина задумчиво смотрела на него, но угадать ее мысли было, как всегда, невозможно.

— Мир никогда не лежал у моих ног, Аль-Борак, — наконец проговорила она. — Но тем, что у меня было, я пресытилась до отвращения. Знаешь, как будто хорошее вино потеряло свой вкус. Лесть стала казаться мне оскорблением, слова восхищения — пустыми банальностями, заученными фразами, которые произносят, не вникая в их смысл. Я безумно устала от глупых лиц, которые постоянно мелькали у меня перед глазами. Тупые бараньи взгляды, тупые бараньи мысли. Я устала ото всех… Кроме нескольких человек — таких, как ты, Аль-Борак. Вы были волками в овечьей стае. Я могла бы любить тебя, но в тебе слишком много ярости; твоя душа подобна лезвию, о которое я боюсь пораниться.

Ничего не ответив, Гордон взял золотой кувшин с кумысом и большими глотками осушил его. У непривычного человека голова пошла бы кругом, но Гордон слишком долго прожил среди кочевников, для которых кумыс часто заменяет воду.

— Я стала принцессой, женой кашмирского принца, — продолжала Ясмина. — И познала всю глубину человеческого свинства. Я дорого заплатила за это знание — слишком дорого. Мой муж был грязной скотиной, и я бежала от него в Индию. Один англичанин спас меня, когда головорезы, нанятые этим мерзавцем, пытались похитить меня и отвезти обратно. Представляешь, он все еще не успокоился! Он предлагает огромное вознаграждение тому, кто доставит меня к нему живой. Наверно, для того, чтобы подвергнуть таким пыткам, чтобы я сама захотела умереть…

— Понимаю, — процедил Гордон. — До меня доходили кое-какие слухи.

Его лицо помрачнело, в глазах зажегся недобрый огонек — хотя это была лишь тень угрозы.

— После этого жизнь стала мне отвратительна, — с горечью сказала Ясмина. — Та жизнь, которую я знала. И тогда я вспомнила, что мой отец был жрецом в Йолгане. Лишь любовь к женщине из другого народа заставила его покинуть город. Я помнила Йолган по рассказам отца, хотя слышала их маленьким ребенком. И теперь поняла, что хочу покинуть этот постылый мир и прийти сюда, чтобы обрести свою душу. И боги этого мира — все, каких я знала, — были так же ничтожны, как и люди, которые им поклонялись. Так передо мной зажегся знак Эрлика.

Молодая женщина чуть откинула покрывало и показала медальон в форме многоконечной звезды, который висел у нее на груди.

— Что было дальше, ты знаешь — потому что именно ты помог мне добраться сюда. Я пришла в Йолган и представилась киргизкой с Иссык-Куля. Люди Йолгана помнили моего отца. Они считают его предателем, но приняли меня. Есть легенда о женщине-богине со звездой на груди. Они решили, что я и есть богиня, воплощение дочери Эрлик-хана. Ты ушел. Первое время я была всем довольна. Люди поклонялись мне с такой искренностью, какой я никогда не видела… в том мире. Их ритуалы были странными, но завораживающими. Сначала я просто наслаждалась их красотой, потом начала вникать в суть мистерий…