Волчья тропа - Даха Тараторина Страница 11

— Вам помочь? — дёрнулась я.

— И думать не моги! Сиди, где села!

Дедок кивнул на лавку рядом с собой. Приближаться к пугающему старику не хотелось и я, расценив его жест как приглашение, а не требование, примостилась у противоположной стены — через стол от собеседника.

— Ну, говори, гостьюшка, как звать тебя, откуда и куда путь держишь.

Несмотря на доброжелательность и подходящую, вроде как, к случаю беседу, старик смотрел на меня цепко, точно петлю накидывал. Этот запомнит незваного гостя и вмиг растреплет, спроси кто про странных прохожих. Значит, врать надо хорошо. Иначе у меня и не выходило.

— Я, дедушка, родом из Бабенок, — вспомнила я самую далёкую из известных мне деревушек, аж по другую сторону столицы, — родители померли, брат из дому выгнал, сказал, блаженная я, — я тяжело вздохнула, чать нелёгкое детство пережила. Хорошо, чем больше подробностей, тем скорее хозяева запутаются в рассказе. — Я и отправилась странствовать по городам и весям. Где копеечку ухвачу, где хлеба кусок. В Малом Торжке от купцов морусских слыхала, что в их государстве сирых да убогих жалеют, без еды и крова не оставляют. Туда и держу путь, да вот беда: дальше своей деревни никогда не уходила и на тебе — заплутала! Набрела на вас случайно, думаю, найдутся добрые люди, пустят на постой. Да тут, я смотрю, один дом только и остался. Как ваш край зовётся-то? И за чью доброту богов благодарить?

— Доеды мы, милочка! — крикнула из сеней хозяйка, — ДО-Е-ДЫ! Уже и не деревня никакая. Никого не осталось…

Старушка, подолом вытирая липкие (уж не в варенье ли? Вот бы сейчас сладенького!) пальцы, и сама присела за стол. Принесённая ею миска капусты манила кисловатым ароматом, и я не удержалась — хватанула свисающую с края морковную нить, с удовольствием захрустела. Бабка проводила морковку голодным взглядом. Видать, вечерять не успели.

— Мы-то уж решили, что и человека живого не увидим до самой смерти — соседние деревни далеко, за рекой, а мы уже стары для таких переходов. Вот и сиднем сидели туточки, век доживали.

— Да как звать вас, хозяева дорогие? Может, родню вашу где встречу, попрошу вас из деревни этой умирающей забрать.

— А никак нас не звать, милая. Наш с дедом сын немного тебя не дождался. Вот только-только от нас ушёл… Его не стало, так и звать нас некому.

Старики опечалились, вздохнули. Шутка ли! Видать, единственного сына недавно похоронили. Что с ним могло случиться? Не выдержал, умер от тоски в глуши, глядя как мельчает, усыхает некогда богатая деревня, истираясь из людской памяти? Страшное дело, забыть собственное имя, потому что некому больше его произносить. И не ждёт ли нас всех такая участь с годами? Быть может, эти старики приняли то, что мы узнаём после смерти, уже сейчас? Или они добровольно превращались в живых мертвецов, не желая покидать задыхающийся, пустеющий дом? Деревню, которая давно стала бьющемся в агонии умирающим животным. Оно извивается и тонет в собственных нечистотах, не в силах ни остановить подступающую смерть, ни ускорить её, знающее, но не желающее признавать, что конец не просто близок, что он уже настал.

— Ты, старуха, не болтай лишку! Не пугай гостью, — одёрнул её муж, — лучше давай мясо на стол. Пора уже.

Седовласый облизнулся, предвкушая вкусный ужин, а его жена, всплеснув руками (как это замешкалась?!), подскочила к печке и выудила сковороду на длинной ручке, ловко водрузила её на стол, опять отбежала, наверное, за хлебом. Желудок в предвкушении заурчал, едва я заглянула в посудину. И тут же дёрнулся вниз и резко вверх, отозвался ужасом и тошнотой.

В сковороде лежала аппетитно прожаренная, с золотистой корочкой, ароматная человеческая рука.

Стол внезапно стал резко приближаться, затылок запоздало хрустнул. Я упала лицом в миску с капустой и провалилась в спасительную темноту, едва почувствовав подступающую боль и рвоту.

____________________________________________

[i] А кто не знал, в новый дом домового полагается вежливо пригласить или предусмотрительно принести с собой.

[ii] Как таковой единой Богини у славян не было, но женщины частенько обращались за помощью к Матери-Земле, Макоши, Рожаницам и многим другим. Будем считать, что это просто женский вариант фразеологизма «не дай Бог».

[iii] Лихо — персонифицированное воплощение недоли. Впрочем, Недоля, как персонаж, у славян тоже была. А одноглазое оно потому… ну, видимо, самому по жизни тоже не очень везло.

[iv] Рожаницы — дочери Рода, богини жизни, плодородия, а иногда и судьбы.