Вояж Проходимца - Илья Бердников Страница 103

Я вздохнул, зачерпнул холодной соленой воды и, плеснув на лицо, активно потер щеки. Затем повернулся к Ками.

Девушка, вцепившись побелевшими пальцами в мокрое дерево борта, смотрела куда-то вбок, вздрагивая от крупной, накатывающей волнами дрожи. И взгляд ее глаз мне очень не понравился. Нехороший такой, остановившийся взгляд.

Я пододвинулся ближе и обнял шебекчанку, поддавшись заполнившей сердце удивительной нежности. Словно что-то поменялось во мне, когда я увидел, что непробиваемая, отважная, яростная в бою Ками — тоже девушка, которая, как и все женщины мира, нуждается в том, чтобы ее обняла заботливая, крепкая мужская рука.

Ну, по крайней мере, иногда нуждается.

И еще я надеялся, что моя рука для этого достаточно крепка.

— Слушай, — брякнул я первое, что пришло мне на ум, — как ты умудряешься такой маникюр поддерживать? Ногти… словно ты только что из салона вышла! В чем фокус?

Девушка автоматически подняла ладонь и взглянула на идеальной формы ногти, в которые, такое впечатление, можно было смотреться.

— Это не мои ногти, — проворчала она. — Я заменила родные на имплантаты из специального полимера со сложной молекулярной решеткой. На Шебеке хватает специальных клиник.

Ками нарочито поскребла ногтями по дереву борта, снимая тонкую стружку:

— Теперь ими можно веревки резать… Или горло. Еще один инструмент в арсенале. А что, не нравятся?

Шебекчанка специально пыталась быть грубой, но меня радовало уже то, что она зашевелилась, отвлеклась от своего ступора.

— Очень нравятся. И вообще, у тебя очень красивые руки… — И я, сняв ее руку с борта, стал разминать замерзшие пальцы.

Ками робко взглянула мне в глаза из-под прилипшей ко лбу мокрой челки, и я улыбнулся ей, чувствуя как из моего сердца уходит страх, сменяясь желанием защищать, оберегать, хранить эту необыкновенную, доверившуюся мне девушку.

— Хорошо, что ты рядом, — тихо, почти неслышно произнес я, почти желая, чтобы Ками этого не расслышала, но понимая, что говорю сейчас абсолютно искренне.

Однако девушка расслышала. Возможно даже — прочитала по губам. Во всяком случае ее карие глаза вновь наполнились удивительным теплом, как тогда, на пляже. Дрожь практически прошла, и лицо Ками казалось так рядом… ее губы…

— Эй, вы чего, совсем охренели?! — взорвал замерший мир резкий и такой несвоевременный голос Санька.

Надо же, а я и не замечал, какой мерзкий у нашего штурмана голос.

— Вперед смотрите, отмороженные!!! Мы сейчас в пирс врежемся!

Я, спохватившись, переложил импровизированный руль, Ками потянула за трос, и шлюпка, благополучно разминувшись с ниспадающим к воде концом причального бона (по незнанию обозванного Саньком «пирсом»), скользнула вдоль его каменной «щеки».

Мокрой грудой съехал на дно шлюпки парус, Санёк, кряхтя, вскарабкался на край бона, подтянул нос суденышка, привязал канат за каменный столбик, кажется их кнехтами называют. Я подал штурману рюкзак, перелез на бон сам, подал руку Ками. Девушка, конечно же, могла одним движением оказаться наверху, но с благодарностью взглянула на меня, принимая помощь.

Ветер дул все сильнее, нагоняя волны, бросая брызги над боной. Бухта совсем потемнела, только белые барашки мелькали то там, то здесь на ее свинцовой поверхности. Я повернулся спиной к брызгам и застыл, глядя на мрачный город с пологими столбами дыма, на пустынную набережную и захлестываемые волнами пирсы и боны. Впрочем, не совсем пустынную: в самом начале нашего бона стоял одинокий человек и пристально глядел на нас, держа наперевес длинноствольное ружье.