Башня - Колин Генри Уилсон Страница 10

Назавтра отец позволил сопровождать их с Вайгом на охоте — проверить, какой от осы может быть прок. Постепенно они дошли до акаций — тех самых, что виднелись на горизонте, когда семья перебиралась в новое жилище. Вскоре на глаза попалось и то, что искали: сеть серого паука-пустынника. По размерам эти создания уступают тарантулу, будучи не больше полуметра, зато ноги у них в сравнении с туловищем попросту огромны. В углу сети болтался кузнечик, безнадежно увязший в липких шелковистых тенетах. Вайг двинулся вокруг дерева, высматривая паука. Наконец обнаружил: вон он, в развилке, где ствол разделяется на сучья. Вайг кинул камень, за ним второй. Первый рикошетом отлетел от ствола, зато второй угодил точно в цель. Длинноногий, тотчас кинувшись вниз, повис на шелковой нити.

Почти одновременно навстречу ему с жужжанием мелькнула оса, словно сокол к добыче. Дать отпор невесть откуда возникшему противнику у паука не оставалось времени: оса уже льнула снизу, обвившись ему вокруг задней лапы. Было отчетливо видно, как в плоть впивается жало и напряженно вздрагивает глянцевитое тело, вводя парализующий яд. Паук, сопротивляясь, попытался стиснуть осу ногами, но, как видно, у него не было должного на то инстинкта. Пара минут, и вот он уже, опрокинувшись, лежит на земле, подергиваясь, как заводная игрушка, у которой кончается завод. Выполнив то, что требовал инстинкт, оса тоже не знала, куда теперь деваться. Взобравшись поверженному пустыннику на кожистое серое брюхо, она неуверенно переползала с места на место, будто принюхиваясь. Вайг, приблизившись, осторожно опустился рядом на колени, медленно вытянул руку и принял осу на раскрытую ладонь. Затем вынул из притороченной к поясу сумы кусочек тарантуловой плоти и скормил ей. После этого охотники отсекли пауку лапы — чтобы легче было нести — и свалили их в корзину. Пищи добытчице хватит теперь на целый месяц.

Ингельд относилась к осе с недоверием и постоянной неприязнью; едва насекомое приближалось, как она пронзительно взвизгивала (оса на поверку оказалась общительным созданием, и особое удовольствие ей почему-то доставляло разгуливать по рукам). Ингельд также неизменно жаловалась, что от хранящейся в пещере паучатины дурно пахнет. Кое в чем она действительно была права: у этих насекомых есть свой особый отличительный запах, со смертью лишь усиливающийся. Однако паучье мясо они хранили в самом дальнем углу пещеры под толстым слоем травы, так что запах вряд ли проникал в жилую часть. Тем более что обитающие в такой скученности люди, для которых мытье — непозволительная роскошь, быстро свыкаются со всякими естественными запахами. Про себя Найл догадывался, что все эти выходки Ингельд — просто из желания как-то выделиться. Забавно было наблюдать, как моментально изменилось ее отношение, когда через несколько дней Вайг возвратился в жилище с птицей, которую оса сбила на лету. Птица походила на дрофу, хотя размером была меньше, с утку. Вайг в деталях расписал, как добыча, ни о чем не подозревая, сидела, облюбовав верхушку дерева, а он направил на нее осу (насекомое, похоже, чутко реагировало на мысленные команды Вайга). Потревоженная жужжанием птица снялась с верхушки и полетела, а когда оса обхватила ей лапу и всадила жало, та, хлопая крыльями, забилась, пытаясь клюнуть. Пришлось отмахать две мили, прежде чем он их отыскал. Оса, сонно покачиваясь, сидела у добычи на спине; птица лежала, раскинув крылья, будто сбитая влет. Вайг скормил молодчине осе кусочек паучатины, а дрофе свернул мускулистыми руками шею. Женщины не решались отведать мяса птицы, парализованной ядом, и поначалу не притрагивались к пище. Кстати, они впервые видели птицу вот так, перед самыми глазами, и не знали, как поступать с оперением. В конце концов голод взял свое. А когда Вайг, обжарив, без всяких последствий съел аппетитно пахнущий кусочек дичи, на еду накинулись все — от птицы остались только лапы. Оказалось, яд осы в подобных случаях не только безвреден, но и придает мясу мягкость: просто прелесть. С той поры жареная дрофа прочно вписалась в представление Найла о райском блаженстве.

Едва Найл стал ходить, его научили остерегаться паучьих шаров. Прежде чем он впервые вышел на свет из норы у подножия плато, ему велели вначале смочить палец и определить направление ветра, затем пристально оглядеть горизонт — не бликует ли там что в солнечных лучах. Прежде чем он не убедится, что небо совершенно чисто, ему и шагу не давали сделать из пещеры.

Если вдруг появится шар и полетит на тебя, наказывали Найлу, надо, пока есть время, тотчас зарыться в песок или просто застыть без движения. Ни в коем случае нельзя следить за шаром глазами, лучше уставиться вниз или сосредоточиться на том, что сейчас рядом. У пауков-смертоносцев, разъяснял Улф, не ахти какое зрение, так что, может статься, тебя и не заметят. Добычу они высматривают не глазами, а усилием воли и умеют чуять страх. Последнее вызывало у Найла недоумение. Он не мог уяснить: как это — страх и вдруг имеет запах? Улф объяснял, что страх образует словно бы невидимую упругую дрожь, поразительно напоминающую по свойствам пронзительный крик ужаса, — вот именно на нее смертоносец и реагирует. Так что, когда сверху проплывает паучий шар, надо, чтобы ум сделался таким же неподвижным, как и тело. Поддаться страху — это все равно что с криком скакать вверх-вниз и махать руками, пока паук не заметит.

Будучи здоровым и жизнерадостным ребенком, Найл не сомневался, что это все легче легкого. Надо как бы зажмуриться про себя и повторять, что бояться нечего. Однако к ночи такая уверенность улетучилась. Иной раз, когда случалось лежать без сна, вслушиваясь в тишину, Найл вдруг испуганно настораживался: ой, а что это там скребется снаружи по песку? Воображение тут же рисовало громадного паука, который силится разглядеть, что там за камнем, прикрывающим вход в пещеру. Сердце начинало стучать чаще, громче, и мальчик, немея, сознавал, что это он сам источает сигналы паники. И чем сильнее старался их подавить, тем неодолимее они становились. Он с ужасом сознавал, что его затягивает в заколдованный круг: страх усиливает сам себя. Но молодость и уверенность в конечном итоге одержали верх. Найл научился противостоять страху усилием воли, сдерживая удары сердца, прежде чем адреналин устремлялся в кровь.

Из всей семьи о смертоносцах заговаривала единственно мать. Позднее Найл понял, что здесь причиной. Члены семьи опасались, что он настолько забьет себе голову всякими чудовищами, что, когда паучьи шары действительно подлетят на близкое расстояние, своим страхом выдаст их всех. Мать понимала, что главная причина страха — неизвестность, а потому, когда они с сыном оставались вдвоем, охотно отвечала на любые его расспросы. Хотя и здесь Найл догадывался: мать раскрывает лишь половину того, что знает. Когда он спросил, зачем пауки все ловят и ловят людей, она ответила, что это из стремления поработить их. Спросил, едят ли они людей, — ответила, что нет; вот дедушка Джомар — убежал, и ничего, живой. Сам же дед, когда внук донимал его такими же расспросами, то вдруг неожиданно засыпал, то становился тугим на ухо. Кое-что о смертоносцах Найл выведал из тихого — шепотом — ночного разговора взрослых, когда они думали, что ребенок спит. И уж здесь-то развеялись всякие сомнения. Оказывается, пауки не просто плотоядны, но еще и невероятно жестоки.

К счастью, смертоносцы, похоже, предпочитали в пустыню не залетать — то ли из-за невыносимой жары, то ли просто считали, что при таких условиях люди не могут существовать. Прежде чем семья перебралась в новое жилище, Найл видел шары раз десять, не больше, да и то лишь на горизонте…