Третья Раса - Дмитрий Янковский Страница 10

Кодовая карточка от коммутатора валялась рядом с компактом. Я сунул ее в карман, закрыл машинку и выбрался из ниши. Лодка уже успела отплыть на середину вольеры, но дельфины сами догадались подтолкнуть ее к переборке. Мне оставалось лишь запрыгнуть на борт и перебраться к другому берегу. Там я вытащил посудину из воды и повернул ключ сборки. Лодка с шипением выпустила водород и сложилась обратно в куб, оставив на палубе темную лужу. Я оттащил его на место.

– Сейчас узнаем, чего ты хотел, – подмигнул я Тошке, вставляя карточку в коммутатор.

– Ты охотник? – напрямую спросил дельфин, когда устройство заработало.

– Бывший. Я был охотником, а потом пострадал в глубине и не смог больше нырять, – мне приходилось подбирать самые простые, на мой взгляд, слова, как все делают, когда говорят с детьми.

– Ты заболел? Был ранен?

– Был ранен. Слишком быстро всплыл. Людям от этого плохо.

– Даже охотникам? Охотники могут всплывать откуда угодно, я видел.

– Мой скафандр погиб и не мог дышать за меня, Пришлось подключать баллоны, как в простых аппаратах. А с ними глубоко не нырнешь и быстро не всплывешь.

– Я знаю, – просвистел Тошка. – Но ты в форме.

– Без погон, – я наклонился, чтобы он мог разглядеть подслеповатыми глазами. – Мне нравится в ней ходить.

– Погоны важны?

– Не знаю. Да, наверно, как и форма.

– Значит, охотник – это только одежда? – вступила в разговор Лидочка. – На кого одень, тот и будет?

– Нет!

– Как тогда? – это снова Тошка. – Что отличает охотника от других людей?

– Ты сказал, что океан с берега похож на зверя в клетке, – просвистела Лидочка, – Люди держат зверей в неволе?

Этот вопрос поставил меня в тупик, но я понял, что именно ради него дельфины затеяли кутерьму с поиском карточки для коммутатора. Не ради формы, форма была лишь предлогом. Они хотели знать. Им было важно. Но что я мог им ответить? Вспомнились Лесины слова о том, что дельфинам лучше не врать, что они очень чувствительны к правде и ощущают ее не на языковом, а на каком-то другом, невербальном уровне. К тому же меня удивило, что ни Тошка, ни Лидочка не знают о зоопарках и научных лабораториях. Похоже, им таких вещей попросту не рассказывали, а самим узнать негде. Может, все бы обошлось, если бы не мое сравнение. Стало ясно, что первый день работы на новом месте начался не очень удачно. Надо было как-то выкручиваться.

– Люди держат в клетках только опасных зверей, – нагло соврал я.

– Зачем? – спросил Тошка.

Действительно, зачем? Для красоты? Для изучения? Чушь. Так мы тешим свой комплекс неполноценности, глядя на когтистых и зубастых, когда они за стальными прутьями ничего нам не могут сделать. Мы можем поймать их и засадить, мы научились этому за тысячелетия нашей личной, не биологической эволюции. А они теперь у нас спрашивают «зачем».

И вдруг мне стало наплевать на дельфиньи комплексы, затронуть которые так боялась Леся и другие биологи. Неужели это дельфиний мир, а мы за каждый шаг в нем обязаны оправдываться? Захотят, пусть уходят. Я был готов даже к тому, что меня за эту беседу уволят.

– Это месть, – жестко ответил я, хотя знал, что коммутатор не передаст эмоции. – В древности мы были добычей диких зверей, а теперь держим их в клетках, чтобы наши дети могли тыкать в них пальцами и обсуждать, какие у них усы и огромные зубы.

Дельфины переглянулись и синхронно нырнули, быстро скрывшись в глубине. Я усмехнулся и хотел вынуть карточку из коммутатора, но, к моему удивлению. Лидочка вынырнула и свистнула у меня за спиной.

– Охотник, – донесся синтетический голос из аппарата.

Я обернулся. В этот момент Тошка тоже вынырнул, лег на бок и беззаботно помахал ластом.

– Может, и рыба когда-нибудь сможет посадить нас в клетку? – прощелкал он. – Вы, люди, совсем другие, не такие, как все. Вы другие, но боитесь того, что не похожи на нас.

– Не боимся, – я присел на край вольеры, – Нам иногда стыдно, что мы такие. К тому же люди все разные. Как и дельфины, наверное. Леся никогда не будет держать кого-нибудь в клетке.

– А ты? – спросила Лидочка, – Ты охотник, ты убивал.

– Я убивал искусственных тварей и людей, которые вели себя не лучше торпед.

– А кто лучше? – это Тошка.

Мне показалось, что они надо мной издеваются.

– Никто не лучше, – ответил я, поднимаясь на ноги. – Вы жрете рыбу, даже когда она идет на нерест. Потому что вам просто хочется есть. А нам тоже хочется есть, поэтому мы убиваем других людей и животных. Разве не честно?

– Вы их едите? – уточнила Лидочка.

– Нет. Ну и что с того? Они едят нашу пищу, мы убиваем их и отбираем еду себе,

– Мы от тебя узнали о людях много нового, – заметил Тошка, переворачиваясь на другой бок и попыхивая единственной ноздрей на голове. – Вы не любите говорить об этом?

– Да. Я же сказал, нам за это бывает стыдно. А вам?

– За рыбу? – спросил Тошка. – За вкусную жирную рыбу? Нет. Мы ее просто едим. Стыдно будет, если я отберу рыбу у того, кто слабее.

– И часто ты ее отбираешь? – ошарашенно спросил я.

– Всегда, когда получается, – ответил Тошка. – Отберу, потом стыдно.

Он нырнул, а Лидочка коротко свистнула и сделала круг по вольере. Подплыв ко мне снова, она прощелкала:

– Вы внушили себе, что очень сильные, а потому вам стыдно. Но вы стесняетесь того, чего нет.

– Не понимаю, – насторожился я.

– Тошка заберет у кого-нибудь рыбу, а потом обязательно найдется кто-то, кто заберет рыбу у него. Не бывает никакой силы. Любая сила – это иллюзия. Сегодня вы держите кого-то в клетках, а завтра в клетку посадят вас.

– Уже много тысяч лет никто, кроме нас самих, не может сажать нас в клетки! – ответил я, совершенно не понимая, к чему клонит Лидочка.

– Время не имеет значения. Обязательно появится кто-то, кто посадит вас в клетку. Он будет говорить, а вы будете делать. Это будет новая ступенька. Выше вас, А мы останемся есть вкусную жирную рыбу.

Она нырнула и скрылась в темной воде. Подождав минут пять, я вынул карту из коммутатора, сунул в карман и вернулся в сторожевую рубку.

Там, за акриловой броней окон, начиналась настоящая буря. Небо налилось не то что свинцом, а почти чернотой, вдали полыхали продолжительные, как сполохи плазменной сварки, зарницы, волны с разбегу били в незыблемые борта «Тапрабани», выстреливая брызгами метров на десять вверх. Если бы не рифы, сбивающие силу океанских валов, вода во время подобных штормов докатывалась бы до порога нашего дома.

Я любил такую погоду. От ощущения близости неукротимой стихии кровь сильней разгонялась в жилах, все мое существо охватывала дикая, первобытная эйфория. Если бы не было окон, то руку протяни – и там смерть. А так сторожевая башня выдержит хоть сколько прямых попаданий молнии, я от всей души надеялся, что хоть одна на этот раз обязательно шарахнет в станцию – уж очень хотелось увидеть ее вблизи.