Инка - Улья Нова Страница 10

Предчувствия не обманули, кофепитие с Уаскаро проходило так же тревожно, как и началось. Инке казалось, что ее подвесили за ниточки к его пальцам. Обстановка накалилась до предела, когда он отодвинул еще полную чашку на середину стола, откинулся на спинку стула и, сложив руки на груди, внимательно следил за тем, как Инка расправляется с куском жесткого, скользкого и верткого пирожного. Предательское пирожное не поддавалось, плясало и каталось по тарелке, выкручивалось и выскальзывало от неуклюжей чайной ложки. Чтобы как-то спасти свою репутацию, Инка нервно поинтересовалась, как давно Уаскаро в Москве. Он, с приподнятыми бровями, продолжая наблюдение за схваткой с пирожным, ответил:

– У, давно. Иногда мне кажется, что я родился и вырос здесь, насквозь пропитался сыростью и метелями. А так, уже сбился со счета, – он стал загибать пальцы-годы.

Кто угодно мог пропустить, но Инка, та тут же отметила на его левой руке костяное кольцо, массивное, выдающее возраст желтизной. Инка пожалела, ведь неприлично достать лупу и рассмотреть орнаменты-закорючки на этом чуде костяного ремесла. Между тем мистер латино высчитывал:

– …три года, плюс еще до этого года четыре, нет, три с половиной и до поездки по Европе около двух. Получается, уже десять лет я топчу московские тропы. Последние три года – безвылазно живу и работаю здесь.

Инка немного успокоилась, значит, вот откуда так свободно течет-плещется русская речь. Осмелев, она смяла большим и указательным пальцем кофейные бока пирожного, вонзила зуб в жесткое, пахнущее ромом тельце и беззаботно изрекла:

– А я очень мечтаю попасть в новый город, неважно, в какой части Земли, в какой стране, любая подойдет. И затеряться. Так идешь и не знаешь, чем закончится улица, куда она приведет и что за дома по сторонам. Все вокруг ни о чем не говорит, ни о чем не напоминает. Идешь и сама как новая, иностранка самой себе. А ты хоть раз терялся в Москве?

– Я не понимаю, как это «затеряться». Это поговорка? Нет. Тем более не понимаю. Потеряться. Ты же становишься беспомощный и сразу мельче, меньше, – он показал расстояние пальцами, – как слепой котенок. Когда я, ты, он, – Уаскаро показал на худого ломкого парня за соседним столиком, – когда теряются, сразу становятся под сомнение. Как можно хотеть уронить или потерять? Нет, я не хочу теряться, мне ни в коем случае нельзя, это противоречит и делу всей моей жизни. Поэтому я придумал быстрый метод знакомства с городами.

– Покупаешь карту, – попыталась угадать Инка.

– Значительно проще ориентироваться в городе, если ты видишь его как птица, парящая над домами. Тогда сохраняются цвета и оттенки, а башенки похожи на шариковые ручки, пишут что-то по небу. Когда летишь над городом, улицы ветвятся, кустятся, а некоторые ползут и вьются. От площадей улочки разбегаются, как ростки от клубня, или лениво расходятся кустом, беспорядочно, ведь старые переулки перемешаны с молоденькими. На окраине районы лепят беспорядочно, с поспешностью пчел и ласточек, там широкие проспекты обгоняют узкие ленивые закоулки, от этого они похожи на яблоню и фруктовые деревья. Иногда город подшучивает над тобой, улица распадается на две, и ты застываешь на перепутье, не зная, какую ветвь выбрать, в каком направлении лететь. Всякие мелкие особнячки, церквушки напоминают нежные цветы, а ярко раскрашенные новые здания – вроде елочных украшений. Немного собравшись, без труда определишь ветвление любой части города, тогда уж точно не ошибешься и не заблудишься. Я привык делать на городе свои зарубки. Чужие зарубки можно превращать в свои – главное, чтобы они запоминались и были неподвижны. Видишь, здание через дорогу. Вроде бы обычное, а если приглядишься, правое крыло – трехэтажное, а левое – только два этажа и довольно ненавязчивый цвет, как у яблочного йогурта, ты, кажется, такие особенно жалуешь.

Пирожное неудачно выскользнуло из Инкиной руки, хорошо еще на стол, а не на пол. Откуда мистер латино мог угадать о ее слабости, она не знала, а он заключил:

– Ну и вот, теперь я по своим зарубкам запомню это здание. А ты отличишь его от любого другого, когда вспомнишь, как я ловко угадал твою слабость к яблочным йогуртам.

Растягивая кофе во времени, Инка казалась вполне спокойной, никак не решалась разрушить красоту бисквитной корзиночки с желе и позволяла себя удивлять все больше и больше. Уютно кутаясь в свитер из толстой грубой шерсти, Уаскаро своим тихим задумчивым голосом успокаивал-усыплял, предлагая понять, какая широкая пропасть залегает между национальностью тела и души.

– Мои родители – перуанцы, но по национальности души я – русский. Когда состарюсь и поседею, я, наверное, совсем стану похож на тихого старичка, а смуглая кожа – покажется следствием буйной, непросыхающей молодости. Я полагаю, душа разряжена и бесцветна, а национальность она приобретает с годами, из того, к чему и куда ее тянет. И наполняется, как пустота своими галактиками. Грустно, что большинство людей ни к чему не влечет.

– А зачем мне куда-то тянуться, если и так уютно и тепло?

– Может быть, может быть. Но от этого всего лишь зависит, куда ты в итоге попадешь и что там встретишь. Да как же ты не тянешься? А Звездная Река, по которой ты брела в разгар рабочего дня, нет, ты-то как раз тянешься, только пока сама не поняла, к чему.

К началу второй чашки мокко Инка догадалась: разговор с мистером латино – маленький петушиный бой и одновременно – старинные надписи на каменьях, которые надо очистить от пыли, разобрать, расшифровать. Обдумывать собственные высказывания и умно их изрекать оказалось совсем не простым делом, особенно для Инки: она ведь иногда за целый день перекидывалась в лучшем случае парой незатейливых приветствий с коллегами да бросала коротенькое пожелание Звездной Пыли на astrohomo.ru. От изречений Уаскаро она, с непривычки удерживать беседу аж две чашки мокко, холодела, как будто ее швыряли высоко в горы, на снежные шапки, сгорала от стыда, падая в горячие источники, доходила до отчаяния, смущалась, краснела, потела, панически искала в небогатом гардеробе знаний нужное или хоть что-нибудь, лоскутик, чтобы прикрыть забывчивость и необразованность.

К концу второй чашки мокко Инка была уверена – с мистером латино знай держи ухо востро, но очень хотелось встретиться и поговорить с ним еще раз, а потом еще.

К тому времени, когда на донышке чашечки зачернела кофейная гуща, Инка не сомневалась, мистер латино что-то замышляет, что-то ему нужно, а что – совершенно непонятно, учитывая, что на неотразимые Инкины ресницы, на ее тоненькие пальчики и удивленные губки он не реагировал, покачивался на стуле, смотрел вдаль через окно, думал о своем. Оказавшись наконец у себя дома, в одиночестве, она с восторгом вспоминала, вдыхая на балконе ночь, как ловко скомандовала довезти ее до метро и высадить перед газетным киоском. Он не возражал, тыкая себя в лоб мизинцем, запоминал ее номер телефона и, неожиданно тронув за локоть, тихо шепнул на прощание: «Попробуй по пути домой двигаться медленно и плавно, ты не нож».

– Еще чего, – ответила Инка уже на балконе своего бедлама-вигвама, выпуская дымок в небо, похожее на море перед штормом, – мне и так хорошо.