Серафина - Рейчел Хартман Страница 10

Перед глазами то расплывалось, то фокусировалось озабоченное лицо Маурицио. Я кое-как выдавила: «дом адвоката Домбей, у святой Фионнуалы», а потом снова потеряла сознание. Очнулась только, когда Маурицио передал меня в руки отца. Папа помог мне добраться наверх, и я рухнула на кровать.

Балансируя на границе между забытьём и сознанием, я слышала, как отец на кого-то кричит, а когда пришла в себя, Орма был у моей постели и говорил, словно считал, что я уже давно проснулась:

— …инкапсулированные материнские воспоминания. Не знаю, что именно она решила показать, только знаю, что в ее планах было раскрыть тебе правду обо мне и о ней самой.

Он был дракон и брат моей матери. Я еще не осмелилась сама сделать вывод о ее происхождении, но он заставил меня столкнуться с фактом лицом к лицу. Я перегнулась через край кровати, и меня стошнило. Ковыряясь ногтем в зубах, он смотрел на пол с таким видом, будто мог по тому, что я ела, определить, сколько мне известно.

— Я не ожидал, что ты появишься на шествии. Я не намеревался рассказывать тебе — ни сейчас, ни когда-либо. Мы с твоим отцом об этом договорились. Но я не мог позволить толпе тебя растоптать. Не знаю почему.

Это все, что я услышала из его объяснений, потому что тут на меня нахлынуло видение.

На сей раз это было не воспоминание матери. Оставаясь собой, хоть и бестелесной, я смотрела вниз на оживленный портовый город, угнездившийся меж прибрежных скал. Я не только видела его: до меня доносились запахи рыбы и пряностей с рынка, соленое дыхание океана овевало мое призрачное лицо. Я рассекала девственно-голубое небо, будто жаворонок, кружила над белыми куполами и шпилями, планировала над бурлящими жизнью верфями. Меня притянул роскошный монастырский сад, полный звенящих фонтанов и лимонных деревьев в цвету. Там было что-то, что мне нужно было увидеть.

Нет, кто-то. На фиговом дереве висел вниз головой, словно летучая мышь, ребенок — маленький мальчик лет шести. У него была темная, словно вспаханное поле, кожа, волосы казались пушистым черным облаком, глаза были живыми и ясными. Он ел апельсин, дольку за долькой, и казался совершенно довольным собой. Взгляд у него был смышленый, но он смотрел сквозь меня, словно я была невидима.

Я пришла в себя, но успела только отдышаться, и тут одно за другим на меня нахлынули еще два видения. Я увидела крепкого самсамского горца, который играл на волынке на крыше церкви, а следом — суетливую старушку в толстых очках, распекавшую кухарку за то, что та положила в рагу слишком много кориандра. Каждое новое видение усиливало головную боль; пустой живот стискивали спазмы.

Неделю я не вставала с постели; видения приходили с такой скоростью и силой, что всякий раз, пытаясь подняться, я падала под их весом. Я видела гротескных, искореженных людей: мужчин с зобом и когтями, женщин с рудиментарными крыльями, а еще — огромную слизнеподобную тварь, которая ворочалась в топкой болотной грязи. От их вида я кричала до хрипоты и билась на мокрых от пота простынях, пугая свою мачеху.

Кожа на левом предплечье и на поясе чесалась, горела и непрестанно облезала сухими лоскутами. Я яростно впивалась в больные места, этим только раздирая их еще больше.

Меня терзала лихорадка, еда не держалась в желудке. Орма все это время был со мной, и мне казалось, что под кожей у него — и у всех остальных — прячется пустое ничто, чернильно-черная бездна. Он закатывал мне рукав, чтобы взглянуть на кожу, и я визжала от ужаса, что он сдерет мне ее, а под ней окажется пустота.

К концу недели чесоточные пятна затвердели и стали облетать хлопьями, открыв линию закругленных чешуек, еще совсем мягких, будто у новорожденной змеи, которая шла от внутренней стороны запястья до локтя. На поясе появилась такая же полоса, но более широкая, похожая на кушак. Обнаружив их, я рыдала до тех пор, пока меня не стошнило. Орма очень тихо сидел у постели и смотрел в пустоту немигающими темными глазами, погрузившись в свои непроницаемые драконьи мысли.

— Что же мне делать с тобой, Серафина? — спросил отец. Он сидел за столом, нервно перебирая бумаги. Я сидела напротив него на табурете; это был первый день, когда я оправилась настолько, что смогла выйти из комнаты. Орма занял резное дубовое кресло у окна, и серый утренний свет лился на его нечесаные волосы. Анна-Мари принесла нам чай и испарилась. Я единственная взяла чашку, но чай так и остался остывать в ней.

— А что ты раньше собирался со мной делать? — спросила я с некоторой горечью, потирая ободок чашки большим пальцем.

Папа пожал узкими плечами; взгляд его серых, словно море, глаз был пустым и далеким.

— Была некоторая надежда выдать тебя замуж, пока эти кошмарные улики не появились у тебя на руке и на… — Он махнул рукой снизу вверх и обратно, указывая на меня.

Я попыталась сжаться, уйти в себя. Отвращение пропитывало меня насквозь до самой души — если у меня вообще была душа. Моя мать оказалась драконом. Я больше не знала, во что верить.

— Я понимаю, почему ты не хотел мне говорить, — пробормотала я себе в чашку хриплым от стыда голосом. — До этого… этого проявления… я бы, наверное, не понимала, насколько важно молчать; я могла бы проговориться одной из горничных или… — Друзей у меня никогда особенно много не было. — Поверь, теперь я все понимаю.

— Ах, вот как, неужели? — Папин голос стал вдруг резким. — Знание, соглашение и закон не заставили бы тебя молчать, а вот уродство сразу все расставило по местам?

— Думать о соглашении и законе надо было до того, как ты на ней женился.

— Я не знал! — воскликнул он, потом покачал головой и продолжил уже мягче: — Она мне не говорила до самой своей смерти, а потом родила тебя, залив всю кровать серебристой кровью, и я оказался брошен посреди штормового моря, лишившись совета даже той, кого любил больше всех.

Папа провел рукой по редеющим волосам.

— Меня могут изгнать или казнить, в зависимости от настроения королевы, но в конечном счете до ее решения дело может и не дойти. За все время суд рассматривал очень мало случаев сожительства с драконами; обычно обвиняемых разрывала на куски толпа, они сгорали в собственных домах или просто исчезали бесследно, так и не добравшись до суда.

В горле пересохло; не в силах говорить, я глотнула холодного чая. Он был горький.

— А… а что стало с их детьми?

— По поводу детей нет никаких записей, — сказал папа. — Но не воображай даже на секунду, что горожане растеряются, если всплывет правда о тебе. Им только и надо, что обратиться к Писанию!

Орма, который сидел, глядя в никуда, снова обратил на нас внимание.

— Если мне не изменяет память, у святого Огдо были на этот счет недвусмысленные рекомендации, — сказал он, потянув себя за бороду. — «Если же червь осквернит ваших женщин, отчего появится на свет бесформенная, уродливая помесь, без промедления лишите чудовище жизни. Трижды освященным топором расколите младенцу череп, иначе он станет тверже стали, чешуйчатые члены вырвите и сожгите каждый в отдельном костре, дабы не приползли они в ночи, будто змеи, убивать правоверный народ. Рассеките твари брюхо и, помочившись на потроха, спалите их огнем. Полукровки рождаются с семенем во чреве: закопаете брюхо целиком, и из земли восстанут два десятка новых…»