Орфей и Ника - Андрей Валентинов Страница 10

– Гражданин Сорок Третий, – спокойно поправил зэк.

– Гражданин Сорок Третий. Дело в том, что я действительно болен. Вначале меня уверяли, что это все последствия травмы, но… Рукопожатие мое вас не смутило? У меня температура ниже обычной на целый градус. Про иные мелочи не говорю…

– Ого, – зэк произнес это без особого выражения, просто констатировал факт. – Здорово это вас… Мне-то жаловаться нечего: здоровье – хоть сейчас в Нарым, или куда вы нас грешных направляете? Не помню ничего, да, может, это и к лучшему в моем положении… Хотя нет, вру…

Он негромко засмеялся.

– Вообще-то говоря, дичь! Ни отца, ни матери припомнить не могу, зато могу прочитать вам любую оду Горация – на выбор. Когда я их успел выучить? И древнегреческий помню… И английский… Чушь, правда?

– Слова появляются словно неоткуда, они какие-то чужие, – негромко добавил Пустельга.

Сорок Третий резко повернулся:

– У вас тоже? Словно кто-то подсказывает, но вы знаете, что это – не ваше. Словно тот, кто ушел, оставил кое-что из багажа…

Сравнение Сергею понравилось. Кое-что из багажа… Куда же ушел тот, кому багаж принадлежал?

– Знаете, – вновь рассмеялся зэк. – Мне это напоминает милую беседу грабителя с домовладельцем. Помните О. Генри?

О. Генри Пустельга перечитывал недавно, в феврале, когда в очередной раз лежал в ленинградском госпитале. Он кивнул.

– Там, кажется, предлагали лечиться мочой молодого поросенка?

– В этом роде, – Сорок Третий встал и расправил плечи. – Чего-то спать потянуло, пора на воздух… Ну, мочой поросенка меня не пользовали, но все прочее, кажется, применяли. Ваши, так сказать, коллеги, были весьма навязчивы. Правда, обошлось без выбитых зубов. Пока, во всяком случае…

«И что же они хотели выяснить?» – чуть было не спросил майор, но вовремя сдержался.

– Добро бы еще явки какие-нибудь узнать хотели, – хмыкнул Сорок Третий и покачал головой. – Ведь я, если не ошибаюсь, вражина калибру немалого! Так нет, подавай им каких-то дхаров. Слыхали о таких?

– Небольшой народ, жил где-то на Урале, – отрицать не стоило, зэк неплохо различал ложь – едва ли хуже самого Пустельги.

– И вы знаете. А я вот, нет. Хотя, если верить товарищам, то есть, прошу прощения, гражданам, с Лубянки, я был чуть ли не главным специалистом в стране по дхарам. Мне даже статьи показывали – мои. Ну хоть убей не помню! Ни языка, ни истории, ни заклинаний этих дурацких… Они что там, в Большом Доме, зубы лечить вздумали без стоматолога? Я им латинские заклинания предложил – не хотят… Ладно, пойду…

Зэк шагнул поближе и протянул руку. Сергей нерешительно посмотрел на свою неживую ладонь, но Сорок Третий улыбнулся и крепко пожал ее.

– Не падайте духом, гражданин Сорок Первый! Я завтра еще загляну, не возражаете?

– Нет, конечно! – Пустельга вскочил и запахнул халат. – Я… провожу вас…

– Вы крайне любезны.

Они вышли на балкон, и майор плотно закрыл дверь. Теперь микрофоны были неопасны.

– Налево, направо? – Сорок Третий, нерешительно осмотрелся, а затем махнул рукой. – Налево! Там один бедолага, ему еще похуже вашего, надо словцом перекинуться… Холодно, правда? А ведь скоро Пасха… Впрочем, вы-то, конечно, атеист.

– Не знаю… – Сергею было не до религиозных пережитков. Он бросил взгляд на пустынный ряд балконов, а затем осторожно положил руку на плечо Сорок Третьему. Тот обернулся.

– Тише, – Пустельга заговорил шепотом, зная, что береженого, даже атеиста, и Бог бережет. – Я не все сказал, товарищ Сорок Третий…

Зэк, похоже, вновь хотел ввернуть про «гражданина», но сдержался.

– Я здесь не просто больной. Вы правы, таких как я, довольно удачно используют. Догадались?

Сорок Третий удивленно пожал плечами:

– Вы что? Получили приказ за врачами следить? Ну, контора!

– Значит, не поняли, – вздохнул Сергей. – Да не за врачами! За вами! Наша встреча была подстроена, ключи вам подброшены. Теперь ясно?

Зэк замер. Складка у рта на миг дрогнула, затем губы скривились усмешкой.

– Ну, субчики! Но какого черта? Меня же и так каждую неделю навещают! – Я должен определить, в самом ли деле у вас амнезия. Я – эксперт.

– Вот как… – Сорок Третий дернул плечами и посмотрел вниз, на темные кроны деревьев. – Вы что, вроде ясновидящего?

– Да. Я улавливаю эмоции. Живой детектор…

Оба замолчали. Шли минуты, вокруг стояла тишина, лишь где-то далеко слышался крик ночной птицы.

– Я-то думал, зачем мне бороться с нашей родной советской властью! негромко проговорил наконец Сорок Третий. – Чуть не раскаялся, представляете… Ну что, определили?

– Да, – кивнул Сергей. На душе стало легче: что б не случилось дальше, он поступил правильно. – У вас почти полная потеря памяти, так же, как у меня. Ни дхарского языка, ни дхарских заклинаний вы не помните. Так что больничный покой вам обеспечен…

– Спасибо, – зэк покачал головой. – Хорошо, хоть не ошиблись, а то забили бы раба Божьего до смерти, и без всякого толку для дела диктатуры пролетариата. А спросить можно?

– Конечно!

– Если б я действительно симулировал. Выдали бы?

Проще всего было ответить «нет», но Пустельга невольно задумался. Хотелось не солгать.

– Не знаю. Скорее всего, сказал бы правду. В общем, выдал бы…

– Ну, благодарю за откровенность.

Зэк махнул рукой и быстро перебрался на соседний балкон. Пустельга проводил его взглядом и повернул обратно, в теплую палату. Только сейчас Сергей понял, как он замерз. Апрельская ночь и вправду была холодна…

Пустельга был вправе ожидать чего угодно. Наиболее логичным казался вызов к товарищу Иванову для немедленного отчета. Следовало получить новые инструкции, ведь главное уже выполнено, однако следующий день прошел совершенно безмятежно. Вновь анализы, процедуры, беседы с врачами. Майору наконец и самому стало интересно. Кое-что походило на знакомый ленинградский госпиталь, но некоторые вещи насторожили.

С ним беседовал психиатр, причем долго и крайне вежливо, как и следовало разговаривать с тяжелобольным. Пустельга старался как можно точнее отвечать на вопросы, врач улыбался, кивал и задавал новые. Смутила не сама встреча: все-таки он находился, как ни крути, в психиатрической больнице, обеспокоили сами вопросы. Улыбающийся медик интересовался отношениями Сергея к курам, уткам, спрашивал о его кулинарных вкусах. Любой ответ вызывал радостную усмешку, которая в конце концов довела Пустельгу почти до бешенства. Если он болен, то пусть спросят прямо, он еще достаточно разумен, чтобы контролировать свои чувства!

Но уже позже, вернувшись в палату, он поймал себя на страшной мысли: а что если дело зашло слишком далеко? Что если психиатр беседует с ним именно так, как и полагается говорить с неизлечимыми психами? Куры, утки, любимые сорта мяса, прожаренные и непрожаренные бифштексы – что за этим крылось? Майор невольно вспомнил подследственных, которые тоже не могли разобраться в совершенно нелепых на первый взгляд вопросах и хотели одного – доказать свою невиновность. Но нитка цеплялась за нитку, и к концу допроса самые искренние ответы подследственного без труда подтверждали его вину истинную, а часто и вымышленную штукарем-следователем. Пустельга наслушался подобного в Ленинграде, а до этого, быть может, и сам загонял невинных в угол. Правда, ловкие приемы психиатра грозили, в худшем случае, принудительным лечением, а допрос вел арестованного к верной гибели.