Пески смерти - Александр Лидин Страница 10

18 февраля 1905 года

Сегодня принял боевое крещение.

Это было ужасно. Вокруг рвались снаряды, а мы бежали! Бежали! И эти крики-вопли раненых и умирающих, которые перекрывали канонаду орудий…

Нет, не так я представлял себе войну. Иногда во снах, там, в далеком Петербурге, мне грезилось, как мы победно маршируем по улицам экзотичных восточных городов. Вокруг высятся минареты и зиккураты. Над головой развевается андреевский стяг, бьют барабаны, трубят слоны, а вдоль улиц столпились азиаты — в основном девушки в экзотических шелковых платьях, расшитых драконами. Они приветствуют нас и бросают нам под ноги цветы. Мы четко, как на плацу, держим строй и чеканим шаг. Девушки прекрасны и влюблены в нас — красавцев-освободителей. А япошки? Они бегут при одном упоминании о генерале Каульбарсе. А потом вечером, когда томную тропическую жару разгоняет ветер с океана, мы празднуем победу, кружимся в вальсе с самыми очаровательными дочерьми Востока, и в лунном свете блестят новые лычки и эполеты…

А вышло все не так. Вышла кровь и грязь.

Еще в Сибири, сразу за Уралом, я познакомился с вшами. Твари, должен сказать, премерзкие. Изводили их керосином. В теплушках стояла страшная вонь, казалось, поднеси спичку, и весь состав разом вспыхнет, обратившись в единый факел. И тиф… Скольких мы сняли с поезда по пути в Манчжурию. Сколько наших осталось умирать на безвестных полустанках. А потом в похоронке краткое: «Пал смертью храбрых…», и никто из родных не узнает, как их сын в лихорадке задыхался на грязной постели, укрытый тонкой шинелькой.

Как-то я схлестнулся с одним из докторов, Виктором Ивановичем Куропаткиным. На вид он был таким солидным, округлым, с прилизанными черными волосами. Отец для солдат — ни больше ни меньше. Я пытался поговорить с ним о том, что так нельзя, что солдаты тоже люди и… А впрочем, какая разница! Так вот этот хам обложил меня матом, как и пьяные бурлаки не ругаются, и сказал, что лекарств у него кот наплакал, а впереди война, и он не станет тратить драгоценный запас на всяческих симулянтов и дезертиров.

Вот тогда я понял, что нужно что-то менять. Нет, не выиграем мы ни эту войну, ни другую какую, пока так будем относиться к своим солдатам, к тем, кто защищает интересы нашей Империи, не щадя живота своего. Небось этот Куропаткин в штыковую атаку на самураев не пойдет. И куда смотрит Государь?

После разговора с Куропаткиным я хотел было лично встретиться с Александром Васильевичем, хотел обратить его внимание… Впрочем, тщетно. Это никому не нужно. Никому! Что есть человек на войне? Пустое место! Девять граммов свинца — и нет его. Да и кто считать станет?..

А дальше стало хуже.

Я видел, как на одной безымянной станции наши солдаты забили прикладами воришку-карманника. Китайчонку было всего-то лет двенадцать. Они лупили и топтали его, пока не превратили в кровавое месиво. И что? По приказу Церпицкого выдали им по десять шомполов. А у меня перед глазами до сих пор кусок окровавленной плоти, оставшийся на деревянных досках перрона. Люди, почему вы так жестоки? Откуда в вас это?..

Да, нас встречали как освободителей, но это лишь потому, что местные боялись нас чуть меньше, чем японцев. Интересно, что вытворяли те на захваченной территории?

Впрочем, все это лирика, день вчерашний. Возвращаюсь в день нынешний.

Излагаю все это на бумаге лишь с надеждой на то, что воспоминания отступят, и то тягостное настроение, что охватило меня, наконец развеется…

Все эти дни я находился в составе отряда полковника Данилова. Мы стояли в резерве, а бои велись где-то западнее и южнее, ближе к Порт-Артуру. Постоянно грохотала отдаленная канонада. То и дело до нас доходили слухи о страшных потерях. Говорили, что японцы обходят нас с запада, и что Убаньюла и Чжантань уже захвачены их кавалерией. Но все это происходило далеко, на другом конце мира.

А вот сегодня неожиданно в шесть утра наши горнисты протрубили сбор. Выскочили мы из палаток, а тут самураи верхами. Верно, прорвались в лагерь. Скачут, рубят наших почем зря. Я в первый момент аж застыл. Форма на них странная, чудная. Ну а мы кто в чем, а большая часть в исподнем. Винтовки похватали, и давай палить в нехристей.

Первую волну японцев мы отбили. Не помню уж как. Все, как во сне, было. Заряжаю винтовку, стреляю, заряжаю. Может, кого и убил. Да, скорее всего, так оно и было. Только я не считал. Папенька меня стрелять еще с детства выучил, причем хоть из карабина, хоть из револьвера со ста футов туза бью. Так что, скорее всего, попал в кого-то. Тут наши часть палаток запалили. Загореться-то они толком не загорелись, а дымом потянуло. А лошади, что наши, что японские, дым не любят. Откатились япошки назад. И вышла какая-никакая передышка.

Я-то в первую очередь в свою палатку нырнул. Надо хоть штаны с сапогами надеть было. Не в исподнем же по полям бегать.

И тут нас накрыла наша же артиллерия. Вдарила по лагерю, словно тут уже и нет никого. Ну, японцев-то они, положим, смели — тех, что на краю лагеря закрепились, — а нам бежать пришлось.

Отошли с версту, а там то ли церковь при кладбище, то ли храм какой, не знаю. Остановились мы, человек двадцать, пытаемся отдышаться. А тут догоняет нас поручик Рохмистров и кричит во всю глотку: «Что ж вы, сукины дети, делаете? Драпать решили? Портки желтомордым показываете? А как же Россия, как царь-батюшка…» — и завелся, понес. Мы стоим, головы опустили. Он нас, как детей малых, за проказы отчитывает. А нам и сказать нечего. Я-то еще ладно, с винтовкой, остальные-то по большей части без оружия.

В общем, пристыдил он нас. Повернули мы назад к лагерю, хоть там еще снаряды рвались. Только отойти от того храма далеко не успели. На нас японский разъезд выскочил. А у нас одна винтовка на троих, остальные без оружия. Ну, япошки сабли наголо и давай рубить наших, что траву сорную. Я назад бежать к храму. А куда деваться? Храм, церковь — что б ни было, а все ж укрытие какое.

Добежало нас человек пять, и главное, впереди всех этот самый поручик Рохмистров, что ругал нас, к совести взывая. Я-то вначале думал, что он болтун, а он повыше залез, туда, где япошки его саблями не достанут, и ну по ним палить. Геройский поручик. Спасибо ему, мы в этот храм заскочить успели, двери засовом заперли. Только поручик снаружи остался — нас прикрывал. Самураи его потом на пики подняли. Жуткая смерть. Мы внутри слышали, как он кричал, иродов проклиная. Господи!

А мы вчетвером остались. Я, ефрейтор в летах — настоящий дядька, по-другому не скажешь, — да два солдата — лапти деревенские, видно, только по призыву, даром что здоровые, младше меня будут.

Забаррикадировали мы вход, скамеек разных натащили, лампад. Солдаты даже будду каменного с постамента свернули, только до двери не донесли, тяжелый больно он был. В общем, мы внутри оказались, япошки снаружи. Они там чего-то кричали, хорохорились, а мы с ефрейтором переглянулись. У него револьвер — патронов пять. У меня винтовка — три патрона осталось, да у одного из солдат сабля. Он ее где-то в неразберихе подхватил. Сабля-то не наша — японская. Однако какая разница, с таким арсеналом много не навоюешь.