Иностранец ищет жену - Марина Багирова Страница 10

— Что… что вы здесь делаете? — задала она глупый вопрос.

Мысленно София просчитывала, сколько времени ей понадобится, чтобы добежать до двери.

— Садись поближе, Софья Петровна, будем с тобой разговаривать, — резко сказал немец. — Бежать не вздумай, это чревато… последствиями.

Он медленно подошел к Софии. Насильно снял с ее плеча сумку, затем — пальто. Опустился перед ней на колени (ох, что это было за мгновение!) и снял с нее сапоги, сначала правый сапог, потом — левый. И посмотрел снизу — вверх.

— Какая непривычная позиция, — пошутил, резко поднимаясь.

Выпрямившись, он снова был выше её на голову.

— Ну вот, готово! — сказал довольно, ставя ее сапоги в угол. — Теперь можем разговаривать.

У Софии из глаз брызнули слезы. Она не смела пошевелиться — страх парализовал. Как же она боялась!

— Чего ты хочешь? — спросила женщина, стараясь, чтобы голос звучал, чтобы не скатывался в жалкий писк.

Немец взял Софию за руку, и подвел к дивану. Бережно усадил ее туда.

Наверное, именно так себя вели добрые внуки со своими старыми немощными бабушками. Вот только немец не тянул на доброго внука, совершенно не тянул.

Он сел рядом, и принялся рукой повторять очертания лица Софии. Прикоснулся к щеке, очертил скулу, подбородок. Женщина не шевелилась — страшно, как же страшно!

— Глазища какие… огромные.

Его рука опустилась ниже, к груди… София даже не пыталась сопротивляться — тело будто окоченело, стало чужим, холодным. И страх — тот нарастал подобно снежному кому.

— Я и сам не до конца понимаю, зачем мне эти свистопляски вокруг твоей персоны, — сказал он задумчиво. — Ты даже не понимаешь, как решительно и одновременно легко можно решить нашу проблему. Но нет же, я пришел сюда, пытаюсь донести, почему меня не стоит злить. Ты даже не представляешь, как много лет я не вел себя столь… безрассудно.

Она поняла, что готова позволить ему делать что угодно — лишь бы не убил. Ее и саму пугали подобные мысли — резкие, неправдоподобные. Неужели она верит, что он может ее убить?

Верит, призналась София самой себе. Глядя в его мутные злые глаза, она понимала, что тот может сделать все, на что фантазии хватит.

А глаза у него были злые! Плевать, что вел себя столь доброжелательно. София не просто знала — она была готова поклясться чем угодно, что немец был в высшей мере раздражён. Старался сделать вид, что это не так, но от него будто волны ярости расходились.

— Что же ты мне работать мешаешь, Сонечка? — спросил Нойман, поглаживая ее щеку. — Чего тебе на месте-то не сидится? Боишься меня до чертиков, но продолжаешь создавать проблемы…

Казалось, его забавляла данная ситуация. Не загляни София ему в глаза, быть может, она бы и поверила.

— Друзей своих на меня натравила. Странно даже, откуда у тебя такие друзья… нехорошо это… Чего молчишь, красивая?

— Чего ты хочешь? — спросила женщина. Голос не дрожал, чем она со временем, отойдя от шока, будет гордиться.

— Хочу, чтобы ты мне не мешала, — ответил немец. — Ты и не можешь помешать, но твое вмешательство меня… да, оно меня злит.

Он встал, пересел в соседнее кресло, и оттуда посмотрел на напуганную Софию.

— Ты, Сонечка, так и не поняла, в какой игре увязла… Это ничего, я тебе покажу.

И тут…

«Это какой-то мираж», уверяла себя София. Уверяла, потому что иначе бы просто сошла с ума.

Ей начало казаться, что вокруг немца витает какая-то серо-коричневая, местами черная дымка, которая то ластится, то, наоборот, пружинисто отталкивается от его тела, будто набираясь сил, чтобы расползтись вширь, поглотить как можно больше пространства. Поглотить её, Софию.

София успокаивала себя, что ей это только кажется… что никакого серо-коричневого дыма нет и в помине.

— Мешать мне не нужно, Соня. Более того, — он указал на нее пальцем, — ты будешь мне помогать, как и было уговорено в начале нашего сотрудничества. Мне не нравится то, что ты начала нарушать наш уговор.

По внезапно возникшей паузе, София осознала, что он ждет от нее какого-то ответа. Женщина прочистила горло.

— Я не была ознакомлена со всеми условиями… соглашения. Меня никто не предупреждал, что женщины, которых ты выбираешь, попадут в больницу.

— Не все! — уточнил немец. — Только некоторые.

София промолчала.

— Я расскажу тебе, как все будет, — немец слегка подался вперед, и Софии, несмотря на расстояние в добрый метр, захотелось отодвинуться. — Я указываю на женщину, ты мне организовываешь с ней встречу. Что происходит дальше — не твоего ума дело. Ты не лезешь! Поняла?

София кивнула.

— И да, вот еще… на первой встрече ты тоже всегда присутствуешь. На вторых встречах, как и было уговорено — свободна. И не вмешиваешься, милая…

Именно на вторых встречах он делал с девушками нечто, чему она не находила никакого объяснения. Вредил. А она должна дать на это молчаливое согласие?

— Ты поняла меня, Соня? — немец выгнул бровь.

София кивнула.

— Хорошо… и во избежание недоразумений… Разозлишь меня еще раз, попытаешься на меня кого-то натравить, или просто плохо обо мне подумаешь — я вырежу всю твою семью, и тебя заодно. Ты понимаешь, о чем речь?

Он говорил спокойно. Тем не менее, весь этот разговор был сплошной угрозой. София даже не удивилась прямолинейному «вырежу семью». К чему-то подобному (Быть может — конкретно к этому) она была готова с первого дня их знакомства.

— Поняла?!

— Я все поняла, — всхлипнула женщина.

Он оскалился.

— Вот и славно!

Немец поднялся. Молча прошел в прихожую, снял с вешалки клетчатое «преппи» пальто. София продолжала сидеть в гостиной, на том самом диване, на том самом месте, на которое он ее усадил.

На коже до сих пор саднили его прикосновения.

— На завтра мне нужны встречи с девушками, — послышался его голос из прихожей. — Я и так потратил время, разбираясь с твоими… знакомыми. Имена кандидаток скинул тебе на почту.

Она его не видела, лишь слышала, как он зашнуровывает ботинки. Вежливый какой — ворвавшись к ней в квартиру, он даже ботинки счел нужным снять. Оделся, открыл дверь.

— До встречи, Соня, — и покинул её квартиру.

Где-то жалобно мяукнул кот, и снова затих, будто понимая всю серьёзность ситуации.

Спустя минуту, отмерев, она резко залилась слезами.

Это была первая истерика в ее жизни. Она считала, что ей повезло — не плакать из-за проваленного экзамена, неразделенной любви, неудачного дня…

Увидь мама ее в тот момент — она бы тоже заплакала, ведь ее старшая нелюдимая дочь, многие годы не проявлявшая никаких теплых чувства к кому-либо, наконец-то проявляла столь человеческие, столь простые эмоции — она плакала.