Ну, здравствуй, муж! - Татьяна Абалова Страница 10

— Куда? — пограничник брезгливо оглядели плохонькую одежду путника. Раздвоенный язык, на мгновение показавшийся изо рта воина, дал знать, что застава принадлежит оборотням из рода Змеи.

Мальчонка вжал голову в плечи и торопливо слез с повозки, собака же наоборот ответила громким лаем. Из щели в земле, откуда совсем недавно вылезли пограничники, тут же показалось жало стрелы, давая пришлому понять, что рука затаившегося воина не дрогнет.

— Дяденьки, будьте милосердны! Отпустите! Мне на ту сторону надо! — затараторил мальчишка, падая ниц.

— Зачем тебе туда? — носок пыльных сапог пнул под ребра, заставляя мальца поднять голову. Одежда пограничников была такой же выцветшей, как и полуденное небо.

— Мой господин велел груз сдать и тут же вернуться. Вот и стреноживающий амулет навесил, чтобы далеко не убег, — раб оттянул ворот рубахи. В шею больно впилась тонкая красная лента. Ярмо раба — действенное оружие против побега. Чем дальше от хозяина, тем сильнее затягивалась удавка. Еще день — другой в пути, и раб начнет задыхаться от боли.

— Что везешь? И кто твой господин? — пограничник с сединой в бороде, сдвинув шапку на затылок, оттер пот со лба. Второй, более молодой и ретивый, не дожидаясь ответа, рванул тряпье, что прикрывало груз. Рвотный позыв тут же заставил сложиться пополам.

— Что это? — седой воин, повидавший на границе всякое, сделал несколько шагов назад и закрыл нос рукавом. Над разбухшим трупом вились зеленые мухи.

— Последнее желание казненного. Казим-палач приказал останки в Шаму везти, на родину толстяка. Тут недалеко… хат Чижим, что на берегу Язуцы, — мальчишка поднялся на ноги и, стремясь как можно быстрее спрятать свою жуткую поклажу, накинул ткань на труп. Острые лопатки раба проступали даже через задубевшую от пота рубаху. Тощий, чумазый, да еще с таким страшным попутчиком.

Назойливое жужжание мух и тошнотворный запах не делали службу приятнее.

— Казим-палач говоришь? — пограничник, не желая подходить ближе, подозрительно прищурил глаза. — Что-то я давно не слышал, чтобы он промахивался…

— В этот раз не повезло. Толстяк же, поэтому Казим-даг и не рассчитал. Вот если бы топором, а тут… — мальчишка склонил голову к плечу и вывалил язык, будто сам болтался на виселице. Потом грустно вздохнул. Еще бы! Хозяин не справился, а расхлебывать приходится ему, рабу.

Всякий в Хаюрбате знал, стоит оборваться веревке или случись чудо, и топор палача промахнется, приговоренному дается право загадать одно единственное желание. В живых все равно не оставят, но на палаче повиснет долг чести.

— Раздевайся догола, — скомандовал младший пограничник. Он едва оправился от приступа тошноты.

Собака, до сих пор благоразумно прячущаяся за колесом, предупреждающе зарычала. Ее шерсть на загривке встала дыбом.

Рука пограничника потянулась к кинжалу.

— Фу!!! К ноге, Рон! — испугался мальчишка. Его ломающийся голос сорвался на девчачий писк. Встретившись взглядом с вертикальными зрачками пограничника, раб побледнел и подхватил на руки пса, весящего чуть ли не столько же, сколько он сам. Торопливо, путаясь в словах, принялся объяснять: — Его нельзя трогать! Это собственность Казим-дага! Если с собакой что-то случится, мой господин никого не пощадит!

— Кончай болтать, не нужна нам твоя шавка, — пограничник зло сплюнул. Кому охота связываться с палачом? — Раздевайся.

Мальчишка, бережно усадив собаку в повозку, трясущимися то ли от страха, то ли от недавней тяжести руками взялся за завязки на рубахе.

— Теперь штаны. И амулеты все до одного скидывай, — рутинный, конечно, труд проверять каждого раба. Но мало ли… Лучше себя обезопасить, чем потом стоять и выслушивать, что упустили беглого. Они, рабы, особенно которые из других миров, никогда не оставляли надежды.

— Удавку, дядечки, никак снять не смогу. Вы же, наверное, знаете, что она только хозяину поддается! А кроме нее ничего из амулетов нет, — голый малец стыдливо сложил ладони под животом.

— А теперь спиной повернись. Наклонись, — сильный пинок заставил раба упасть лицом в пыль. Месть за перенесенные страдания доставила хоть какое-то удовольствие. — Все. Одевайся.

— Спасибо, господин, спасибо! — раб, щеки которого стали еще грязнее от размазанных слез, путался в чересчур широких штанах.

— Когда назад?

— Если не сдохну, то через два дня.

— Я буду ждать, — пообещал пограничник. Его раздвоенный язык лизнул воздух. Несмотря на стоящую вонь, мальчишка пах как-то особенно сладко.

Ворота распахнулись сами по себе.

Клубок колючей травы, гонимый ветром, поначалу скакал рядом с телегой, но стукнувшись о колесо, откатился в сторону, перепрыгнул через кочку и тут же ярко вспыхнул. Мальчишка вскрикнул от неожиданности. Если бы его не предупредили, ни за что не догадался бы, что от ворот тянутся невидимые нити охранной магии. Если юг Хаюрбата защищало море, а север пески, то границу с арахатом Шаму приходилось запирать колдовством.

Родина Толстушки Зу вроде и встретила таким же безрадостным пейзажем: иссушенной землей, слепящим светилом и скачущим по кочкам перекати поле, но дышалось здесь не в пример легче. Хотя отъехали от границы всего ничего, но казалось, что и ветер обжигал не так сильно, и небо переливалось перламутровой голубизной, а не лежало на плечах бесцветной пеленой.

— Ну все, можно расслабиться, — выдохнул мальчишка. От напряжения, ожидания окрика или даже выстрела, рубаха на его спине взмокла до поясницы. — Самое страшное позади. К вечеру доберемся до реки, а там и до эльфов недалеко.

Раб потрепал пса по голове. Тот, отвлекшись лишь на мгновение, чтобы обласкать взглядом своего спутника, продолжил смотреть на врата, которые как открылись, так и закрылись сами по себе. Стража, убедившись, что повозка со страшным грузом благополучно миновала контрольную черту, по одному спустились под землю — в объятия прохлады.

* * *

Шамуйские пограничники прятались от жарких лучей Тариллы под навесом из пальмовых листьев. Раздетые до пояса массивные тела блестели от испарины. Бритые головы то и дело вытирались лоскутами ткани, иначе едкие капли пота грозили выесть глаза. Просторные штаны едва держались под объемными животами. Казалось, тронь завязку, и они упадут к ногам.

«Наверно, на этих горе-вояк и стрелы жалко. Дерни за веревочку, и шамуец сам запутается в одежде», — мальчишке трудно было представить, что грузный пограничник может кого-то преследовать. Он наверняка задохнется после первого же забега на десять метров. В то же время было понятно, почему хаюрдаги не особо жалуют шамуйцев и не превращают их в рабов: их просто не прокормить. Да и какой с толстяка толк? Неповоротливый, страдающий отдышкой.

— Куда? — спросил один из воинов, оборачиваясь на скрип колес. Он, прежде чем подняться, облизал каждый из пальцев. Жир тек аж до локтя. Остальные пограничники даже не оторвали глаз от огромного блюда, в котором в крепком бульоне плавали куски тонко раскатанного теста. Мелко порезанный лук, густо пересыпанный перцем, источал острый аромат.