Таня Гроттер и птица титанов - Дмитрий Емец Страница 10

Количество грандов – личная информация. Конечно, есть и такие, кто охотно ею делится, однако большинство хранит ее в тайне.

– Шурей Шурассо – 910 грандов. Ого, неплохо! Рэйто Шейто-Крейто – 901 гранд… Достойно уважения! Жанин Абот – 885. Танья Грутти – 882. Гуньо Глуми – 850, Гулеб Буй-Борс – 849, Гробо Клеппо – 861. Жоро Жико – 853… Таким образом, получается, что выбывает у нас…

Негнущийся палец Клеп Клепыча, больше привыкший к боевому молоту, чем к бумаге, заскользил по бумажке.

Внезапно Жоро Жико едва слышно вскрикнул. В первую секунду никто не придал этому значения. Ну мало ли… Обрадовался человек, что попал в семерку, имея всего 853 гранда! Но тут Жоро Жико покачнулся и грузно осел на землю.

Его правая нога раздувалась на глазах. Вскоре она была толще колонны. Жуткая, сизо-багровая. Кажется, ткни ее пальцем, и лопнет, как сарделька. Если сейчас попытаться согнуть ногу в колене – кожа не выдержит и во все стороны полетят брызги.

Раненый тоже знал это и, вцепившись кому-то в руку, раскачивался, мыча от дикой боли. Лег на спину и лежал, глядя в небо и кусая губы. Он не стонал. Стонать не принято, пока ты в сознании. Жаловаться тоже. Все равно никто не пожалеет, только будут издеваться. Опять же, если ты громко стонешь или лезешь с советами, врач имеет право тебя добить. Он тоже не железный.

Магус Тиштря присел на корточки и, оглядев ногу раненого, двумя пальцами вытянул шип. Осторожно обнюхал его, расширяя желтоватые, заросшие темным волосом ноздри, и уверенно сообщил:

– Варага!

Варага была сильным растительным ядом, получаемым из сока растения с таким же названием. Лечение существовало одно. Полторы недели постельного режима с примотанной к ноге гюрзой-семироткой, которая отсасывает яд и заодно им питается. Потом гюрзу разрезают по всей длине, голову с ядовитыми железами выбрасывают, а остальное выворачивают наизнанку и скармливают хорьну. Хорьна, в свою очередь, вымочив в муравьиной кислоте, скармливают свиноксу, а тот уже лакомое блюдо для любого богатого магуса.

Услышав слово «варага», Жоро Жико заскрипел зубами, перевернулся на живот и, уткнувшись лбом в землю, заплакал. Его плач напоминал рычание. Все потеряно! По правилам, неизменным вот уже сотню лет, семерка отправится в другой мир завтра утром. Причем вся вместе. Нельзя послать шестерых, а через десять дней еще одного. Значит, он остается.

Зрачки у Клеп Клепыча исчезли. Остались два сверла, два скальпеля, две черные дыры.

– Кто бросил шип? КТО, я спрашиваю! – свистящим шепотом спросил он у Шурея Шурассо.

За это полагалась виселица.

Шурассо дернул плечом.

– А чего на меня смотреть? Я откуда знаю? Я не эльфийский вопикул! – ответил он с вызовом.

Стали разбираться. Оказалось, шип в Жоро Жико метнули сзади. Тяжелый и длинный, он был врезан в пробку. С другой стороны пробки – короткое хвостовое перо врана и тут же – маленький свинцовый противовес. Просто колечко из свинца. Искать бесполезно. У каждого из здесь присутствующих при желании можно было найти три-четыре метательных шипа.

Гулеб невинно стоял в сторонке. Казалось, его интересуют только носки его собственных мокасин, покрытые высохшей грязью.

– Это она! Перо ее расцветки – красная полоса с черным зигзагом! – внезапно сказал Гулеб, ткнув в Танью пальцем.

– Заткнись, доносчик! – крикнула Танья. Но крикнула жалобно. Она и сама видела, что шип ее. И по перу, и по тому, как размещен противовес.

– Не могу! – вздохнул Гулеб. – Это мой гражданский долг!.. Эй, кто-нибудь, повесьте ее! Ау, палач!

У палача было все хорошо с чувством юмора. Да и вставать ему было лень. Толстый, красный, он сидел на бочке и дружелюбно улыбался красными беззубыми деснами. Веревка, порядком истершаяся от частого употребления, была обмотана у него вокруг пояса.

– Не надо вешать! Отдайте ее мне! Я ей горло зубами перегрызу! – простонал Жоро Жико, отрывая лоб от земли.

– Лежи – болей. Я сам, – ласково сказал палач, начиная ослаблять веревку.

Ненависти к Гулебу Танья не испытывала. Страха тоже. Все правильно. Гулеб поступает обоснованно и логично: зачищает конкурента. Победа любой ценой. Кусай – или укусят тебя. Всем хочется вырваться из этого собачьего мира.

Все-таки интересно, неужели ему будет приятно, если ее повесят? Танья вечно испытывала запретные чувства. Даже теперь Гулеб продолжал ей нравиться. Заодно она поняла, зачем он положил ей руку на плечо и зачем, отходя, другой рукой быстро коснулся ее пояса. Тогда подстраховался, зная, что у него мало грандов. Дальновидный. А она-то думала: нежность.

Ее грызла обида. Почему именно у нее? Хотя у кого еще? Рэйто бы его сразу убила. Глуми и Гробо заодно, они как двухголовый боец, к ним не подступишься. Про Жанин и так ясно. Она некромагус, такой же как и Гулеб. Значит, оставалась только Танья.

Клеп Клепыч подошел и, забрав у Тиштри перо, мрачно уставился на красную полосу с черным зигзагом. Его брови топорщились, словно пропитанные высохшим клеем.

– Твое? – спросил он у Таньи.

Танья фыркнула, хотя и знала, что жизнь ее зависит от единственного слова Клеп Клепыча.

– Кажется, я задал вопрос! ТВОЕ?

– Мое! – признала Танья. – Кто-то спер у меня метательный шип. И что из того?

– И ты не заметила? – Он оглянулся на палача, видимо определившись с решением.

– Ну и не заметила! И дальше что? Хотите, я у вас что-нибудь стащу, и вы тоже не заметите? – с вызовом спросила Танья.

– Это невозможно, – сухо сказал Клеп Клепыч.

Танья разжала руку. На ладони у нее лежал костяной талисман с шеи Клеп Клепыча, срезанный коротким ножом-невидимкой. Полупрозрачное лезвие невидимки – сантиметра три отточенной стали – крепилось липучкой к указательному пальцу. Это было личное изобретение Таньи.

Некоторое время Клеп Клепыч пристально разглядывал талисман. Потом недоверчиво провел рукой по свисавшему с шеи пустому шнурку. Вздохнул. Танью он теперь разглядывал с легким прищуром. Ишь ты! Занятная рыжеволосая особа! С хваткой, хотя и кажется щуплой, как воробей. Вон шея какая! Двумя пальцами обхватить можно, а скольких сегодня обошла!

– Ребятки становятся все лучше, все сообразительнее! Да сиди ты, сиди! Находишься еще: в ногах правды нет, – сказал он палачу.

Палач благодушно кивнул и вновь затянул веревку на поясе узлом. Он был доволен, что не пришлось вставать, лезть на столб и вообще работать. Палач был, как всегда, не пьян, но и не трезв. Правый глаз у него косил в переносицу чуть ли не с четырехтысячного мига послерассветья.

«Интересно, – подумала Танья. – За выпивку полагается виселица. Кто будет вешать палача, если потребуется? Или палачи вешаются сами? Занятный логический казус».

Порой Танье становилось досадно, что никому ничего нельзя сказать. С кем-то поделиться своими мыслями. Не теми, что должен иметь всякий добропорядочный магус, а теми, что ты чувствуешь на самом деле. Вообще никому и ничего. Всякий донесет и правильно сделает, потому что два гранда на дороге не валяются. Порой ей казалось, что то в одних, то в других глазах она замечает это желание поделиться… но опять же, два гранда ни у кого не лишние.