Тьма наступает - Лиза Джейн Смит

Сте-фан?

Елена была в отчаянии. Слово, звучавшее в ее сознании, никак не хотело пробиваться наружу.

— Стефан, — ласково сказал он, опершись на локоть, и под его взглядом Елена едва не забыла, что пыталась сказать. Глаза Стефана сияли, как весенние зеленые листья в лучах солнца. — Стефан, — повторил он. — Попробуй еще раз, любимая.

Елена с тоской смотрела на него. Он был так прекрасен, что у нее разрывалось сердце. Бледное лицо с точеными чертами, темные волосы, небрежно упавшие на лоб. О, как хотелось ей облечь в слова накопившиеся чувства! Увы, мешали неповоротливый язык и неподатливое сознание. Она столько всего должна была спросить, столько всего рассказать, но слова не могли вырваться. Они застревали на языке. Передать их телепатически тоже не получалось — выходили только разрозненные картинки.

Впрочем, шел всего седьмой день ее новой жизни.

Стефан рассказал ей вот что: когда она пришла в себя, перед этим вернувшись с Другой Стороны, а перед этим погибнув, а перед этим превратившись в вампира, — она могла ходить, разговаривать и делать все то, что разучилась делать сейчас. Почему так вышло, он не понимал, но, с другой стороны, он еще не видел никого, кто воскрес бы из мертвых. Естественно, кроме вампиров. Но Елена сейчас была кем угодно, но не вампиром.

Еще Стефан с жаром говорил ей, что она поразительно быстро учится, схватывает все на лету. Каждый день новые картинки, новые слова-образы. В чем-то такой способ общения был чрезвычайно удобен, но Стефан все равно не сомневался, что когда-нибудь она опять станет прежней, начнет вести себя как подобает взрослой девушке и перестанет быть взрослой девушкой с разумом младенца. Тут, видимо, заключался какой-то особый замысел духов. Может, им хотелось, чтобы она взрослела постепенно и успела посмотреть на мир свежим взглядом ребенка.

Елена считала, что со стороны духов это несколько нечестно. А если Стефан тем временем найдет себе другую девушку, которая умеет ходить, разговаривать и даже читать и писать? От этих мыслей ей становилось не по себе.

Поэтому-то несколько дней назад Стефан, проснувшийся посреди ночи, обнаружил, что кровать пуста. Он нашел Елену в ванной. Она в отчаянии разглядывала газету, силясь разобраться в этих крошечных закорючках — буквах, — которые она когда-то понимала. На газете были пятнышки — капли ее слез. Она не могла постичь смысла этих значков.

— Ну что ты, любимая? Ты обязательно научишься читать. Зачем торопиться?

Потом он нашел обломки карандаша, который сжали слишком сильно, и ворох бумажных салфеток. Елена пыталась воспроизводить слова. Если она научится читать и писать, как все, то, может быть, Стефан больше не будет спать в кресле? Может быть, он ляжет рядом с ней на большую кровать и обнимет ее? Может быть, тогда он не пойдет искать себе другую, повзрослее и поумнее. Может быть, тогда он поймет, что она и так взрослая.

Она видела, как эти ее мысли медленно проникают в разум Стефана. Она заметила, что у него блеснули слезы. Стефана еще в детстве научили: что бы ни случилось, плакать нельзя. Он отвернулся и задышал медленно и глубоко. Елене показалось, что это продолжалось довольно долго.

Потом он взял ее на руки, отнес в свою комнату, уложил на кровать, посмотрел ей в глаза и сказал:

— Елена, скажи, что мне сделать для тебя. Даже если ты потребуешь невозможного, я все равно это сделаю. Клянусь. Ты только скажи.

Но слова, которые она хотела мысленно передать ему, по-прежнему не могли вырваться наружу. Теперь слезы выступили уже у нее, и Стефан смахнул их кончиками пальцев — осторожно, словно опасался повредить бесценную картину неосторожным прикосновением.

Елена запрокинула голову, закрыла глаза и стиснула зубы. Ей хотелось поцелуя. Но...

— У тебя разум ребенка, — с мукой в голосе сказал Стефан. — Я не имею права этим пользоваться.

Когда-то давно, еще в прежней жизни, они придумали язык жестов, который Елена не забыла. Она легонько дотронулась пальцами до шеи под подбородком, в том месте, где кожа нежнее всего. Один раз, второй, третий.

Это означало, что ей не по себе. Что у нее словно сдавило горло. Что она хочет...

Стефан застонал.

— Не могу...

Раз, два, три.

— Ты еще не стала такой, как раньше.

Раз, два, три.

— Любовь моя, послушай...

РАЗ! ДВА! ТРИ! Она посмотрела на него с мольбой. Если бы она умела говорить, то сказала бы вот что:

Пожалуйста, поверь мне, ну хоть немножко поверь, я не превратилась в идиотку. Услышь, прошу тебя, услышь то, что я не могу сказать.

— Тебе плохо. Тебе очень плохо, — грустно и удивленно перевел Стефан. — Если... если я... если я возьму всего чуть-чуть...

И пальцы Стефана стали холодными и уверенными. Он взял ее за подбородок, приподнял голову и повернул под нужным углом. И когда Елена почувствовала, как в нее вонзаются два острых зуба, то окончательно убедилась в том, что она — настоящая. Она больше не призрак.

Сомнения исчезли. Стефан любит ее, и только ее, а она может передать ему хоть что-то из того, что думает. Правда, сейчас ей хотелось передавать лишь отрывистые выкрики — не крики боли, нет. Выкрики, в которых сияли звезды, метались кометы, вспыхивали зарницы. И теперь уже Стефан не мог передать ей ни единого слова. Теперь онемел он.

Елена решила, что это справедливо. Была ночь, он обнял ее, и она была безумно счастлива.