Война среди осени - Дэниел Абрахам

Двадцать воинов ушли в пустыню. Назад возвращались только трое.

Заходящее солнце растягивало позади них тени, золотым румянцем пылало на щеках, било в глаза. Сил на разговоры не оставалось. Превозмогая усталость и боль, путники в молчании брели на запад. Там, на горизонте, мерцал крошечный огонек. Маяк пограничной башни Дальнего Гальта, стоявшей у самых пределов Империи, указывал им дорогу через пустоши, и каждый без лишних слов понимал, что они не остановятся, пока не достигнут ее врат.

Тот, что был ниже всех ростом, поправил за спиной котомку. Серая рубаха военачальника на нем обвисла, будто изнеможение въелось в ткань. Ум проваливался в забытье, полудрему. Кожаные ремни сумки до крови вгрызались в плечо. Тяжкая ноша погубила семнадцать человек из его отряда. Теперь ему оставалось нести бремя к подножию башни, которая медленно вырастала в лиловом вечернем небе. Он не мог думать ни о чем другом.

Один из его спутников споткнулся и рухнул на колени, прямо на источенные ветрами камни. Предводитель остановился. Он ни за что не хотел потерять еще одного. Только не сейчас, не в самом конце пути. И все же он боялся наклониться и помочь упавшему, зная, что потом вряд ли найдет в себе силы идти дальше. Хрипя, человек поднялся на ноги. Командир кивнул и снова зашагал на запад. По низкой выгоревшей траве прошелестел ветерок. Беспощадное солнце скрылось, небо погасло, неисчислимые звезды ледяными свечками зажглись в вышине. Ночь в этих местах приносила холод не менее смертоносный, чем полуденный зной.

Предводителю казалось, что башня не столько приближается, сколько растет, как поднимаются из земли всходы. Сначала она была не больше пальца, потом вытянулась до размеров ладони. Свет маяка, до этого ровный, начал мигать. Стало видно, как пляшут языки пламени. Наконец командир смог различить рельеф на стене — гигантское изображение Великого Древа Гальтов. Он улыбнулся и почувствовал во рту привкус крови: кожа на губе лопнула.

— Выживем… — прошептал один из воинов, будто сам не верил своим словам.

Командир не ответил. Потом, спустя вечность, они услышали новый голос, приказавший им остановиться, назвать имена и причину, которая привела их в эту дважды проклятую дыру на окраине мира.

Когда предводитель заговорил, голос у него с непривычки оказался глухим и сиплым:

— Ступай к верховному стражу. Доложи, что вернулся Баласар Джайс.

Баласару Джайсу было одиннадцать, когда он впервые услышал слово «андат». Однажды воды реки, которая протекала через отцовские владения, стали зелеными, а потом окрасились алым. Вода поднялась на пятнадцать стоп. Баласар в ужасе наблюдал, как исчезают под ней знакомые поля, дома, дворы и улицы. Казалось, весь мир превратился в зловонный, мутный океан, на поверхности которого, насколько хватало глаз, виднелись только макушки деревьев, тела утопленников и трупы домашней скотины.

Отец собрал семью и лучших работников на верхних этажах дома. На всех места не хватало. Сначала Баласар умолял спасти лошадь, которую получил от отца в подарок. Потом, когда ему объяснили всю тяжесть положения, стал просить за своего лучшего друга, сына деревенского писаря, и снова получил отказ. И лошадям, и друзьям суждено было утонуть. Отец думал только о семье, о Баласаре, а остальным следовало самим позаботиться о спасении.

Даже через много лет воспоминания о тех шести днях причиняли ему боль, как незажившая рана. Мимо дома, точно белесые бревна, проплывали распухшие тела. В ноздри бил омерзительный запах разложения. Грязный поток шумел у подножия лестницы, мешая уснуть. В его журчании слышался шепот какого-то огромного, жуткого существа, имени которого Баласар не знал. Он все еще помнил, как работники спрашивали, хватит ли у них припасов, можно ли пить воду, было ли наводнение естественным следствием далеких ливней или же его вызвал андат, посланный Хайемом.

Что такое андат, Баласар тогда не знал, но ему казалось, что звуки этого слова вобрали в себя вонь гниющих тел, опустошение и разруху. Только позже, когда вода спала, мертвых похоронили, а деревню отстроили заново, он понял, насколько был прав.

Девять поколений взрастили детей, с тех пор как на востоке поднялись друг против друга Повелители Богов, рассказывал Баласару наставник. Гармония, основа мира, была разрушена, а ее предсмертные судороги изменили природу вещей. Война превратила в пустыни цветущие сады и плодородные поля. Даже в таких далеких краях, как Эдденси и Гальт, помнили о месяцах непроглядной тьмы, погибших посевах и голоде, о том, как в небе танцевали зеленые сполохи, как с треском и грохотом разверзалась земля. Рассказывали, что в ту пору даже звезды изменили свой ход.

Однако беды прошлого со временем забывались или их искажала молва. Спустя столетия никто не знал точно, что же случилось тогда. Быть может, Император обезумел и обратил силу своего бога-призрака — так звали андатов — против собственного народа, а значит, и против себя самого. Возможно, дело было в женщине, жене великого правителя, которую Император взял вопреки ее воле. А может быть, она того хотела. Возможно, тысячи мелких интриг, козней и заговоров, которые всегда сопутствуют власти, сыграли свою обычную роль.

Мальчиком Баласар с упоением внимал рассказам об этих таинственных, славных и страшных временах. А когда наставник, помрачнев, сказал, что Повелители Богов оставили после себя два наследия — пустоши на границах Обара и Дальнего Гальта и города Хайема, жители которых все еще владеют такими андатами, как Дуновение Холода, Бессемянный или Размягченный Камень, — намек был настолько же очевиден, как если бы его произнесли вслух.

То, что случилось, могло повториться в любой момент, без всякого предупреждения.

— И это вас привело сюда? — промолвил верховный страж. — От ученической скамьи до башни — долгий путь.

Баласар улыбнулся и отхлебнул горький каффе из простой оловянной кружки. Его комната была тесной, точно келья. За толстыми кирпичными стенами по-прежнему лютовал ветер. Он так и не утихал все три долгих, беспокойных дня, прошедших после возвращения из пустошей. Песчаные бури в молоко исцарапали стекла в маленьких оконцах. Раны заживали, ни одна не воспалилась, хотя Баласар был уверен, что на месте полосы, натертой ремнями сумки, останется шрам.

— Я, правда, мечтал о героических подвигах, — пошутил он.

Страж рассмеялся, но, вспомнив о погибших, посерьезнел. Баласар сменил тему.

— Давно служите тут? И кому перешли дорогу, чтобы вас отправили в этот… милый уголок?

— Восемь лет. Уже целых восемь. Мне не понравилось, как начали вести дела в Актоне. Так я выразил свое недовольство.

— Уверен, в Актоне поняли, кого потеряли.

— Вряд ли. Но ведь я не для них старался.