1942. Реквием по заградотряду - Александр Золотько

Для того чтобы не сойти с ума, нужно четко разделить свою жизнь на то, что от тебя зависит и что не зависит. И еще можно разграфить листок бумаги на две вертикальные колонки и записать, как в свое время Робинзон Крузо, что плохо в твоей жизни, что хорошо.

В левой колонке – плохое, в правой – хорошее, типа – да, есть плохое, но…

Есть в этой системе один недостаток – плохого может оказаться так много, что просто напишешь, потом возьмешь в руку револьвер и – «бац!» – пулю в висок. От печали и безысходности.

Или не хватит вдруг колонок. Если не получается разделить на плохое и хорошее, остается еще множество такого, что и оценить нельзя. Не получается. Что тогда делать?

Тут призадумаешься.

Севка за год, кажется, нашел выход. Может, с точки зрения психологов, и небезупречный, но раз удалось сохранить более-менее разумный взгляд на жизнь – значит, работает.

Нужно только выбрать уединенное место, так, чтобы никто не смог заглянуть из любопытства через плечо Севке и прочитать, что именно выводит он химическим карандашом на листочке из ученической тетради. А со стороны – письмо пишет Севка. Может быть, родственникам, может, любимой девушке.

А на самом деле Севка выписывает события и фактики прошедшего года, пытаясь даже не понять – напомнить себе, что произошло. И потом попытаться понять, что из этого заносить в плохое, а что – в хорошее. А что – оставить без колонки. Нужно только писать быстро, не задумываясь над каждой строкой. Иначе ни черта не получится, иначе зависнет Севка над первой же фразой.

Как, например, оценить тот странный факт, что он, Всеволод Александрович Залесский, тысяча девятьсот восемьдесят девятого года рождения, студент-филолог, вдруг из января две тысячи одиннадцатого попал в самый конец июля сорок первого, из замерзшего Харькова в раскаленное поле где-то возле Смоленска? Однозначно плохо? Или однозначно хорошо?

Мало того что попал, так еще и полностью голым и совершенно не зная – куда и зачем попал. Тогда Севка, кстати, с ума не сошел. Повезло. И в том повезло еще, что немецкий истребитель не стал расстреливать голого парня, и в том, что погибший младший политрук вез с собой чемодан, а в чемодане – запасной комплект формы… Если вдуматься, то и в том, что политрук погиб на глазах Севки, тоже есть элемент везения, как бы отвратительно это ни звучало.

За двенадцать месяцев Севка научился не морщить нос по таким поводам. Когда кто-то оказывался между Севкой и пулей, Севка радовался. Не смерти ближнего своего, конечно, но тому, что остался жив. Что повезло.

Севка вообще оказался везучим – сумел увернуться от выстрелов немецкого автоматчика и свое первое «советский офицер» смог произнести не перед каким-нибудь особистом, а перед старшим лейтенантом Даниилом Орловым. Если бы перед особистом – попал бы как минимум в НКВД или сразу под расстрел, а так… Вначале Орлов сделал вид, что не заметил, потом вроде как разоблачил «попаданца», а потом…

Сволочь оказался этот Даниил Орлов. Умный, толковый, но сволочь…

Так, напомнил себе Севка. Без оценочных суждений. Просто – старший лейтенант Орлов. Вначале – просто командир Красной армии, а потом, оказалось, человек, который устроил Севке это путешествие в прошлое. И не для того, чтобы покуражиться, а с совершенно конкретной целью. Вывести Севку на своего старого знакомого – комиссара Корелина. А уж с его помощью предотвратить применение химического оружия одним сумасшедшим командиром Красной армии.

Во всяком случае, так Орлов говорил, так вроде бы получилось, но что на самом деле задумал бывший поручик царской армии, в двадцатых годах вдруг получивший возможность путешествовать во времени, не знал никто. Даже Корелин не знал и даже Евграф Павлович – человек, повидавший за свои семьдесят пять лет столько всего, сколько вполне хватило бы обычному человеку лет на пятьсот.

Севка попал к Корелину – это уже было не везение, а расчет Орлова, хотя – да, тут все равно счастье улыбалось Севке. Когда в деревне он случайно разбудил немцев и, отчаянно испугавшись, заколол троих полусонных фрицев штыком – повезло. А то, что потом за это получил орден, – уже результат деятельности Корелина.

Так оно все и перемешалось у Севки. Везение, слово комиссара, снова везение, воля Евграфа Павловича, который решил все-таки Севку не устранять за ненадобностью, а пристроить к делу. К важному делу. Сам бывший генерал царской армии именовал эту должность как «убивец на государевой службе», а Севка… Севка никак не называл. Просто выполнял приказы – убить, задержать, допросить, ликвидировать. И даже особо не удивился, осознав, что получается это у него не то, чтобы совсем легко… нет, не легко… стало привычным и даже рутинным делом – лишить человека жизни.

Наверное, это тоже можно было бы отнести к хорошему. Он ведь все еще жив и все еще в здравом рассудке… Тут, правда, можно и усомниться. Ведь когда Орлов предложил Севке вернуться в его собственное время, в свой две тысячи одиннадцатый, на второй курс университета, к сволочи-работодателю, зажавшему зарплату за несколько месяцев, в мир, в котором Севку вот так вот запросто не убьют, – Севка ведь отказался?

Нет, он придумал для себя объяснение, что-то о желании узнать, что и как заставляет обычных людей жертвовать собой за Родину, которая, в общем, не слишком ласково с ними обращалась до войны, да и во время войны тоже…

Любопытство? Желание хлебнуть адреналина? Врожденная глупость или приобретенное безумие?

Попробуй разберись, что двигало Севкой, когда он решил остаться. В который раз уже Севка пытается разобраться в этом и в который раз понимает, что не знает ответа. И не может придумать внятного объяснения.

Его ведь ничего не держало на этой войне. Он ничего не знал о ней, только по фильмам и по книгам. По художественным книгам и фильмам.

Такая фигня.

Севка вздохнул, прикусил конец карандаша в задумчивости.

И нечего тут жалеть.

Нечего.

От него ничего не зависит. Он даже Евграфа Павловича спасти не смог. Орлов предупредил о той бомбардировке, Севка уши прожужжал Корелину и самому Деду, но никто его не послушал. Севка помнил, как матерился сквозь слезы, пытаясь растаскивать кирпичи из той груды, что совсем недавно была домом, в котором жил Евграф Павлович. И помнил, как стоял, сцепив зубы, на кладбище, стараясь не зареветь – не от жалости, а от обиды, что пытался спасти, но не смог.

Получается, что время не обманешь?

Что единственный способ спрятаться от своего жребия – это уйти с Орловым, как это сделал Никита Ивановский, ученик и помощник комиссара? Так получается?