Дневной Дозор - Сергей Лукьяненко

Подъезд не внушал уважения. Кодовый замок —сломан и не работает, под ногами — растоптанные окурки дешевых сигарет. Лифтисписан безграмотными граффити, где слово «Спартак» встречается с той жечастотой, как нецензурная брань, кнопки прожжены сигаретами и заботливозалеплены окаменевшей жвачкой.

И дверь в квартиру на четвертом этажеоказалась под стать подъезду. Какой-то убогий, советских еще времен дерматин,дешевые алюминиевые накладные цифры едва держащиеся на косо вкрученных шурупах.

Наташа на мгновение замешкалась, прежде чемнажать кнопку звонка. Нелепо было на что-то надеяться, приходя сюда. Уж еслисдурела до такой степени, что решила прибегнуть к магии — то открой газету,включи телевизор, послушай радио. Серьезные салоны, опытные экстрасенсы смеждународными дипломами… Все равно — надувательство, понятное дело. Но, покрайней мере, вокруг будет приятная обстановка, серьезные люди… а не этот приютнеудачников.

Она все-таки позвонила. Жалко было времени,затраченного на дорогу. Несколько минут казалось, что квартира пуста. Потомпослышались торопливые шаги — характерные шаги спешащего человека, у которого сног сваливаются разношенные тапочки. На миг потемнел дешевый крошечный глазок,потом лязгнул замок и дверь распахнулась.

— Ой, Наташа? Входи, входи…

Ей никогда не нравились люди, мгновеннопереходящие на «ты». Нет, она и сама предпочитала такое обращение, но хотя быдля порядка спросить разрешение нужно?

А открывшая дверь женщина уже втягивала еевнутрь, бесцеремонно схватив за руку — при этом с выражением такого искреннегогостеприимства на немолодом, ярко накрашенном лице, что и возражать сил небыло.

— Мне подруга сказала, что вы… — началаНаташа.

— Да, знаю, знаю милая, — замахала рукамихозяйка. — Ой, да ты не разувайся, я как раз убираться собиралась… или нет,сейчас тапочки поищу.

Наташа, с трудом скрывая брезгливость,огляделась.

Не то, чтобы маленькая, но чудовищнозахламленная прихожая. Лампочка под потолком — тусклая, дай бог, если тридцатьватт, но и это не скрывает общее убожество. На вешалке — горы одежды, дажезимняя шуба из ондатры на радость моли. Отстающий от пола линолеум — невнятногосерого цвета. Давно, наверное, хозяйка собирается провести уборку.

— Тебя Наташа зовут, дочка? А меня Даша.

«Даша» была старшее ее лет на пятнадцать-двадцать.Как минимум. В матери Наташе она действительно годилась, только от такой материудавиться захочется… Пухлая, с немытыми тусклыми волосами, с ярким, но облезлымлаком на ногтях, в застиранном халате, разваливающихся тапочках на босу ногу.На ногах ногти тоже поблескивали лаком — ну что за вульгарность, господи!

— Вы — ворожея? — спросила Наташа. И мысленнокрикнула «А я — дура!» Даша закивала. Нагнулась, извлекая из сваленной вбеспорядке горы обуви резиновые тапочки. Самые идиотские из придуманныхчеловечеством — с множеством торчащим вовнутрь резиновых штырьков. Мечта йога.Часть этих резиновых гвоздей давно отвалилась, что, впрочем, комфорта неприбавляло.

— Обувайся! — радостно предложила Даша.

Словно загипнотизированная, Наташа скинулабосоножки и надела тапочки. Прощайте, колготки. Наверняка будет пара затяжек.Пусть и хваленые «Омсо» с хваленой лайкрой. Все в мире — надувательство,придуманное хитрыми дураками. А умные люди, почему-то, ему поддаются.

— Да, ворожея, — бдительно контролируя процессобувания сообщила Даша. — Это у меня от бабушки. И от мамы. Все они ворожеямибыли, все людям помогали, семейное это у нас… Пойдемте на кухню, Наташа, у меняв комнатах неубрано…

Прокляв себя мысленно в очередной раз, Наташапошла за хозяйкой. Кухня ее ожидания оправдала. Гора грязной посуды в раковине,грязноватый стол, с которого при их появлении лениво сполз куда-то подстолешницу таракан. Липкий пол. Окна, конечно же, немытые по весне, плафонзасижен мухами.

— Садись, — Даша ловко извлекла из-под столатабуретку, придвинула к почетному месту — между столом и холодильником,конвульсивно подергивающимся «Саратовом».

— Спасибо, я постою, — Наташа твердо решила несадиться. Табуретка внушала ей еще меньше доверия чем стол или пол. — Даша…Дарья?

— Дарья.

— Дарья, я, собственно говоря, только хотелаузнать…

Женщина пожала плечами. Щелкнула кнопкойэлектрического чайника — пожалуй, единственной вещи на кухне, что не выгляделаподобранной на помойке. Посмотрела на Наташу.

— Узнать? А что узнавать-то, милая. И так всевидно, как на духу… На миг Наташу охватило неприятное, томительное ощущение,будто на кухне не хватает света. Все посерело, стих болезненный ропотхолодильника, шум машин на недалеком проспекте. Она отерла лоб, покрывшийсяледяной испариной. Это все жара. Лето, жара, долгая поездка в метро, давка втроллейбусе… ну почему не взяла такси? Отослала водителя с машиной — ладно,стыдно было даже намеком показать, куда и зачем она собралась… но такси-топочему не взяла?

— Муж у тебя ушел, Наташенька, — ласковосказала Дарья. — Две недели назад. Враз ушел, собрался, вещички в чемоданпокидал и ушел. Без ссор, без споров. Квартиру оставил, машину оставил. Ушел кразлучнице, стерве чернобровой, молоденькой… да и ты ж не старая, доченька.

На этот раз Наташа на «доченьку» даже неотреагировала. Отчаянно вспоминала, что она говорила подруге, а что нет. О«чернобровости» — вроде бы нет. Хотя она и впрямь смуглая, черноволосая… Наташувновь охватило безумное, слепящее бешенство.

— И почему ушел, знаю, Наташенька… уж извини,что дочкой тебя называю, ты женщина сильная, привыкла своим умом жить, да выдля меня все как дочки родные… Детишек у вас не было, Наташенька. Верно?

— Верно, — прошептала Наташа.