Констанца - Наталья Соколина

Констанца была дочерью деревенского кузнеца. Она являлась обладательницей симпатичного курносого носика, тёмно-серых, живых, любопытных глаз, мягкого, округлого подбородка и смешливого рта. Ей исполнилось пятнадцать лет, и она ничуть не походила на мать. Иногда, поглаживая светлые, пушистые, чуть вьющиеся волосы дочери большой заскорузлой ладонью, Даниил качал головой: доченька ничего не взяла от матери. Шестнадцать лет назад жгучая черноглазая красавица привела к нему в кузню коня. Гнедой жеребец косил бешеным взглядом и недовольно всхрапывал. Он потерял подкову, и красотка хотела, чтобы кузнец его перековал. Её бродячее племя расположилось на лугу за деревней, раскинув цветастые шатры. Всю ночь пели и плясали вокруг костров смуглые, черноволосые люди, а к утру шатры исчезли. Лишь ветер гонял по опустевшему лугу обрывки ярких лент, да темнели чёрными пятнами кострища.

Племя исчезло, а черноглазая Марго осталась с кузнецом. Его серая однообразная жизнь расцвела доселе невиданными красками. Целую неделю он не показывался в кузнице, и мальчишка-подмастерье лишь виновато разводил руками: гора всевозможного железа, требующего к себе внимания, росла, как снежный ком, недовольные заказчики заглядывали в кузню, но огонь в горне потух, а влюблённый Даниил хвостом ходил за красавицей — женой. У Марго были ярко-красные, как кровь, полные мягкие губы, нежное сладостное тело, огненный взгляд и громкий заразительный смех. Через девять месяцев она родила дочь и назвала её Констанцей, а ещё через год в деревне снова появилось её племя. Опять на лугу раскинулись яркие шатры, опять ночами звучал перебор струн и берущие за душу песни. Марго не ходила на луг, но вечерами подолгу стояла у открытого окна, вглядываясь в отсветы костров на тёмном небе, вслушиваясь в звуки песен, то грустных, рыдающих, а то бесшабашных, безудержных. Однажды утром шатры снова исчезли, а с ними исчезла и жена кузнеца.

Даниил замкнулся, перестал улыбаться. Вся жизнь его теперь заключалась в подрастающей дочери. Боль, со временем, утихла, но он так и не женился, боясь даже думать о мачехе для Костанцы.

Девочка росла ласковой, доброй и умненькой. Она рано взвалила на себя домашние заботы. Соседи лишь качали головами, видя, как шестилетняя кроха с трудом тащит ведро с водой из колодца, чуть свет провожает в стадо корову и тщательно пропалывает грядки в огороде.

Кузнец был единственным на несколько деревень. Ему щедро платили за работу, на которую никто не мог пожаловаться. Он имел хороший тёплый дом из толстых брёвен, а в доме был даже деревянный пол, а не земляной, как у всех соседей. В хлеву стояли корова и десяток овец, а в конюшне благодушествовал толстый мерин.

Однажды к Даниилу пришла жена местного священника, данна* Эдита. Деревня была большой, в ней даже имелся храм Всеблагого.

Данна Эдита, суровая, сухопарая женщина со строго поджатыми бледными губами, изящно присела на предложенную кузнецом скамью и внимательно осмотрела комнату. Без изысков, но чистенько. Добела выскобленный пол застелен домоткаными половичками, на столе старенькая, но тщательно выстиранная скатерть, окна сияют чистыми стёклами. Она перевела взгляд на Даниила, который мялся на стуле, не зная, куда девать большие руки с намертво въевшимися в них окалиной и сажей.

— Даниил, у тебя подрастает дочь. Скажи мне, к какой жизни ты её готовишь? — Её голос был холоднее, чем лёд на реке.

Кузнец растерянно смотрел на неё: — дак, данна Эдита, ну,… вырастет — замуж пойдёт, может, человек хороший сыщется…. — К концу фразы его голос упал чуть не до шёпота, он виновато опустил глаза, не зная, что говорить.

Гостья продолжала: — замуж, значит. А за кого? В нашей деревне есть семья, в которую ты хотел бы отдать свою дочь?

Даниил добросовестно задумался. Потом покачал головой: — нет, данна, в нашей деревне нет такой семьи…

Жена священника незаметно усмехнулась. Ещё бы! В деревне были разные семьи. Кто-то жил бедно, зимой голодал, а летом выбивался из сил на крохотном участке земли. Были те, кто имел большие наделы, хорошие дома, много скота. Всех их роднило одно: женщины за людей не считались. И в бедных, и в богатых семьях они работали много и тяжко, а частые роды быстро старили их. Не считалось зазорным бить жену, мало ли, чем мужу не угодила. Особенно страдали молодые.

Данна Эдита снова безжалостно вернула кузнеца к своему вопросу: — так как же, Даниил, за кого твоя дочь замуж пойдёт? Не заметишь, как десять лет пролетят.

Он тяжко вздохнул, решился: — в город её увезу, может, в какой господский дом поступит работать, а там, глядишь, и познакомится с кем!

Женщина поражённо смотрела на хозяина: — ты что, на самом деле веришь, что какой-нибудь господский сынок соблазнится и женится на Констанце??

— А что? — Он робко смотрел на неё, — она ведь красивая. И добрая, весёлая…

— Дани-и-ил! Что же ты такой глупый-то, а? Глупый и наивный! — у неё не было даже злости, одно удивление. А кузнец съёжился на своём стуле, насколько это было возможно мужику, легко поднимающему на воздух телегу. — Богатый мальчик, может, и соблазнится, но никогда на ней не женится, олух ты неотёсанный, прости, Всеблагой, мою гневливость! И приедет твоя Констанца обратно к тебе, униженная, растоптанная, да ещё с ребёночком! Да и в качестве кого, как ты думаешь, она сможет работать в господском доме? — Кузнец опустил голову, не зная, что сказать, а гостья беспощадно продолжала: — в лучшем случае, её возьмут посудомойкой.

Несчастный отец поднял на неё глаза, наполненные слезами: — данна Эдита, помилосердствуйте! Пожалейте мою доченьку, посоветуйте, как быть!

— Вот! — Гостья выпрямилась на неудобной скамье, — успокойся, Даниил, я и пришла к тебе, чтобы поговорить о будущем Констанцы. Скажи, как бы ты отнёсся к тому, что я стала бы учить твою дочь?

Кузнец вытаращил глаза на гостью, как на диковину: — дак, данна, я бы вам до самой своей смерти служить стал! Всё для вас бы сделал, что прикажете!