Поступь Тьмы - Руслана Истрова

Трамвай полз сквозь вечерний город медленно, с неохотой, покачиваясь на широком рельсе точно пьяный канатоходец. За последний час я раза три порывалась выйти — не исключено, что прямо на ходу, — но, едва хватаясь за поручень, тут же разжимала пальцы.

Спешить некуда. Ползем и ползем. Может, оно и к лучшему…

К тому же я была не единственной припозднившейся пассажиркой, и голоса двух девиц, щебечущих в паре сидений от меня, даже успокаивали. По крайней мере, пока они не заговорили о тьмагах.

— Маменька не нарадуется, что средь них не было женщин, — произнесла одна, и голос, до того мелодичный и убаюкивающий мои хмурые мысли, вдруг показался визгливым, противным.

— Ох, ты только представь, какие в тех краях женщины! Бой-бабы да солдатские подстилки. И чтобы вот такой досталась магия? — Вторая девица картинно всплеснула руками. — Нет уж, ИОВ и без того полон отребья.

Они сидели ко мне спиной, почти сросшись одинаково блондинистыми кудрявыми головами и закутанными в меха плечами, но после этих слов первая слегка развернулась, явив мне свой остроносый профиль и хитрую улыбку.

— Но согласись, было бы забавно. Гарнизонная шлюха — самая завидная невеста сезона! Тэры дерутся за право заделать ей одаренного ребенка!

Девицы покатились со смеху, перья на их шляпках истерично задергались, а я наконец подхватила с соседнего сидения саквояж и быстро прошагала к выходу. Заднему, чтобы подальше от этих…

Подружки мало походили на представительниц высшего света, да и на просто приближенных не тянули — с чего бы таким кататься на видавшем виды городском трамвае в столь поздний час? Скорее, две студентки-провинциалки, вырвавшись из отчего дома, заигрались в свободу и независимость.

Я не торопилась их судить. Вряд ли хоть одна мысль, вылетающая из алых ртов, принадлежала им самим. Родители, новые столичные друзья, даже преподаватели — любой мог оставить след в неокрепших умах. А уж о тьмагах — группе разведчиков, угодивших в аномалию и обретших небывалую силу — сейчас не высказывался только ленивый. Полагаю, девицы вполне резонно опасались прослыть немодными и неосведомленными, если не поддержат животрепещущую тему.

Так что я все понимала, но оттого желание невзначай садануть дурех саквояжем меньше не становилось. Проход узкий, саквояж тяжелый, а я такая неловкая…

Я тряхнула головой и огляделась.

Шнурок кто-то оборвал, так что пришлось потянуться к магии, послать слабый импульс, и в ту же секунду по салону разнесся перезвон колокольчиков, требуя остановки.

Водитель отреагировал не сразу. Не то задремал, не то забыл, что где-то позади все еще трясется троица пассажиров. Но наконец внизу что-то скрипнуло, крякнуло, засвистело, и трамвай, качнувшись особенно пьяно, замер.

Щит с проема тут же спал, и в лицо ударил ветер. Держась за поручень, я осторожно преодолела две хлипкие ступеньки и впервые за без малого три года — если не считать короткую прогулку в порту — ступила на столичную землю. Под ногами хрустнул снег.

Вот тебе и конец лета… аномалия на аномалии.

Трамвай застонал и неторопливо пополз дальше; головы девиц за окном даже не повернулись в мою сторону. Скатертью дорожка. Но если они действительно студентки ИОВ… мы еще встретимся.

Вышла я, как выяснилось, на проспекте Героев, почти у самой ратуши, и до городского дома тэра Валборга отсюда было рукой подать — минут десять быстрым шагом дворами и переулками. Вот только к внезапно снежному лету я не подготовилась, и еще несколько минут ушло на магическое утепление легкого пальто и обработку ботинок, чтобы не сильно скользили на обледеневших тропинках.

Столь мелкие манипуляции давались мне особенно тяжело, тем более когда нельзя было привлекать внимания. Не то чтобы вокруг бродили толпы зевак, но вечерний, полный завораживающих огней центр никогда не пустовал. По проспекту прогуливались парочки, за прозрачными витринами попивали чай и что покрепче одиночки и шумные компании, любуясь сверкающими в свете фонарей снежинками.

Я поспешно отступила в тень, закончила плетение и продолжила путь, стараясь держаться ближе к зданиям. Заметь меня сейчас кто-нибудь из знакомых, смеялся бы до колик. Но, похоже, никому не было дела до бледной, закутанной в пальто девицы с потрепанным саквояжем. Сколько их таких ежедневно штурмует столицу… и сколько исчезает без следа.

Когда-то я тоже вот так исчезла, и ни единая душа не заметила.

Родной дом темнел на благопристойной и ярко освещенной улице Моры Элс сгнившим зубом. Нет, уверена, днем он по-прежнему прекрасен: побелка не облупилась, стекла не треснули, ступеньки не обветшали. Ни хозяин, ни городские власти не допустили бы подобного непотребства, как никак, лучший район Лонгарда. Но зажигать фонари, похоже, было некому, и если кованые ворота еще умудрялись своровать немного света у соседей, то дальше подъездная дорожка убегала в кромешную тьму. В окруженном заснеженными яблонями особняке не горело ни одного окна.

Я сдула с ладони светлячка и пошла за ним, мысленно костеря себя на все лады. Ведь обещала, клялась, что не стану магичить по мелочам — на них проще всего проколоться, особенно в моей ситуации, — а поглядишь ты. Колокольчик в трамвае, утепление, а теперь еще и светляк. Третье нарушение за пятнадцать минут, что же будет дальше?

Дальше была незапертая дверь, чуть слышно скрипнувшая, когда я ее толкнула. Холодный гулкий холл с белеющими в темноте простынями, под которыми пряталась немногочисленная мебель. И худощавый прямой как кол силуэт, застывший у подножия лестницы.

— Вы вернулись, — проскрежетал он и с внезапной сноровкой бросился ко мне с объятиями. — Слава всем богам, вернулись!

А я выронила саквояж, вдохнула прогорклый запах старого сюртука, в который уткнулась носом, и совершенно неожиданно разрыдалась.

Потому что впервые за два года девять месяцев и двадцать один день меня касался живой человек.