Цена мечты - Надежда Федотова

Столицы всех государств одинаковы во все времена. Жизнь в них бурлит от рассвета до заката, обманчиво затихая с наступлением вечерних сумерек и вновь набирая силу к ночи. Неважно, что сияет над головой, звезды или солнце, или пуховое покрывало облаков вовсе скрывает небо от людских глаз — столица не спит никогда!

Она встречает рассвет скрипом тележных колес, звоном конской упряжи, ворчливой перекличкой торговцев на еще пустых базарах, хлопаньем отпирающихся ставен и хриплым лаем собак.

К полудню она раскидывается пестрой шалью запруженных народом улиц — о, этот знакомый, всегда похожий один на другой и каждый раз новый узор! — а множество голосов сливаются в сплошной непрерывный гул, столь милый сердцу жителя большого города.

Лиловые вечерние сумерки таинственно искрятся фонарями вдоль ее центральных аллей, набрасывают невесомую вуаль на лица, сглаживая их очертания и одновременно даря особую, загадочную притягательность. Проносятся по сверкающей огнями набережной щегольские экипажи, распахиваются двери парадных подъездов, позвякивает столовое серебро, зажигаются свечи, шелестят атлас и шелк, вспыхивают и растворяются в воздухе первые несмелые улыбки. Вечер — это обещание, вечер — это предвкушение!

И когда столицу окутывает ночь, город, словно очнувшись от краткого забытья, распускается под луной диковинным цветком. Каплями росы вспыхивают в ушах и на запястьях холодные звездочки бриллиантов, музыка становится все громче, окна гостиных и бальных зал озаряются все ярче, на щеках дебютанток пылает румянец, пузырится в высоких бокалах пьяное игристое вино, блестят глаза, трепещут ресницы, щелкают каблуки. Ночь кружит в танце, кружит голову, она уже не обещает — она щедро дарит тех, кто растворяется в ней, укрывает черным бархатным крылом осмелевших влюбленных, прячет от чужих глаз нескромное сияние своих, шепчет за спиной тихо, едва слышно: «Не оглядывайся. Рассвет еще нескоро», и ей так хочется верить…

* * *

Шумные улицы ночного Мидлхейма остались позади. Карета с гербом барона Д’Элтара мелко задрожала, сворачивая с мощеной булыжником набережной, и покатила в сторону восточного пригорода. Ровная широкая дорога запетляла между невысоких холмов; поплыли за окошком экипажа, сменяя друг друга, окутанные вечерней тенью и зеленью роскошные особняки. Восточный пригород, почти заповедный остров, имевший свои четкие, пусть нигде и не обозначенные границы, был не для всех — только столичный житель знает, как порой недешево обходятся такие, казалось бы, простые и естественные вещи, как чистый воздух, покой и тишина. Здесь селились самые видные люди Мидлхейма — из тех, конечно, кто мог себе это позволить — и ни один еще не пожалел о выборе. Столица все равно оставалась в каком-нибудь часе езды от дома, участки, пусть небольшие в сравнении с родовыми поместьями, все же были солидные, соседи — достойные люди своего круга… К тому же, пригород охранялся: и днем и ночью целый десяток караульных разъездов берег спокойствие здешних обитателей, а это дорогого стоило.

От главной дороги к холмам то и дело взбегали другие, поменьше, на самой развилке обозначенные верстовыми столбами, каждый из которых был снабжен указателем с изображением родового герба. Де Тайлезы — созревшая виноградная лоза на стальном шипе, Бэнкрофты — две скрещенные шпаги, Д’Айны — каменный лев с поднятой вверх когтистой передней лапой… Кучер, завидев впереди столб с гербом в виде снежно-белой остроконечной горы на золотом фоне, подстегнул коней. Шторка на окне экипажа колыхнулась.

— Не гони, — в тягучем, с сильным южным выговором, голосе, донесшемся из глубин кареты, мелькнула улыбка. — Торопиться нам некуда, еще колеса по пути растеряем…

— Обижаете, ваше сиятельство! — отозвался кучер, впрочем, ничуть не обидевшись. И уж тем более не испугавшись: колдобин на дорогах восточного пригорода отродясь не водилось, а барон Д’Элтара был хозяин рачительный, бездельников да неумех не держал, так что и выезд у него был с иголочки, не рухлядь какая, и слуги свое дело знали. К тому же, им за это хорошо платили.

Астор Д’Алваро, откинувшись на мягком сиденье, прикрыл глаза. В столицу он наезжал нечасто и порядком успел от нее отвыкнуть — поэтому когда суета и блеск центральных улиц Мидлхейма остались, наконец, позади, он внутренне вздохнул с облегчением. Права была сестра, в письмах нещадно клеймившая его «бирюком» и «затворником» — может, лет двадцать назад, когда кровь бурлила и энергия молодости била ключом, не давая усидеть на месте, столица и казалась ему переделом мечтаний, но время многое меняет. То, что нагоняет смертную тоску в двадцать пять, к сорока семи приобретает неизъяснимую прелесть: тихое поместье, где дни похожи один на другой, нечастые наезды старых друзей, любимые книги, долгие прогулки… Поймав себя на этих мыслях, Астор снова улыбнулся — ни дать, ни взять, старый пень, тихо покрывающийся мхом на родном болоте! Будь здесь Инес, она бы точно не удержалась от очередной шпильки. Деятельная баронесса хоть и была всего-то на пять лет младше брата, зачахла бы в родовом гнезде семьи Д’Алваро от скуки, и кто бы стал ее осуждать? Но Астор свое «болото» любил. И покидал его редко, каждый раз с большой неохотой, — не выбрался б, наверное, и на именины сестрицы, но увы! Ежегодный военный парад, обычно проводящийся в столице Геона четырнадцатого августа, отчего-то в этот раз перенесли на первое июня. И баронесса Д’Элтара, разумеется, не преминула этим воспользоваться.

Улыбка на смуглом лице «затворника и бирюка» погасла. Сестру он нежно любил, однако вновь шевельнувшееся в груди беспокойство относилось не к ней. Почему перенесли парад? За почти два десятка лет со дня окончания войны такого ни разу не случалось. Да еще эти слухи о возможном усилении пограничных крепостей — может, и дым без огня, но все же… Астор Д’Алваро не первый день жил на свете. И знал, что дыма без огня не бывает.

Экипаж тряхнуло, лошади встали. Снаружи сквозь опущенную бархатную шторку просочился колеблющийся свет, по мраморным ступеням торопливо застучали каблуки. Астор выпрямился.

— Добро пожаловать, ваше сиятельство! — распахивая дверцы кареты, провозгласил подоспевший лакей. Гость, оглядев его парадную ливрею с позументами и вышивкой, привычно поморщился. Сестрица верна себе — уж если пускать пыль в глаза, так только золотую и прямо с порога!.. Он кивнул согнувшемуся в почтительном поклоне слуге и, выбравшись из экипажа, внутренне присвистнул: очевидно, барон Д’Элтара решил не мелочиться, по примеру дражайшей супруги. Особняк сиял в ночи как волшебный фонарь. Из распахнутых по теплому времени окон лился яркий свет, отражаясь от белых стен и гладкого мрамора крыльца, по которому скользили многоцветные призрачные блики, что отбрасывали высокие, в пол, витражные окна второго этажа. Дрожали в напоенном ароматами цветов воздухе звуки музыки, с тонущих в тени открытых галерей то и дело слышался смех — то кокетливый, то беззаботно-счастливый. А за широко распахнутыми дверьми парадного подъезда, в ярко освещенном огромном холле, бесконечно перетекая из одной залы в другую, клубилась пестрая толпа: покачивались в высоких прическах цветы и перья, сверкали драгоценности и ордена, искрилось в бокалах вино, блестели от пота лица лакеев, снующих с подносами… Приемы в доме Д’Элтаров всегда устраивались с большим размахом, но нынче, кажется, хозяева решили превзойти самих себя. Точнее, хозяйка — в этом Астор ни капли не сомневался. «Так ведь и разориться недолго», — подумал он, медленно поднимаясь по ступеням. Лакей, спохватившись, отвел глаза: брат баронессы бывал в ее доме нечасто, и даже вышколенные слуги редко могли удержаться от того, чтобы не пялиться ему в спину. Высокая прямая фигура гостя, его военная выправка и правильные черты смуглого лица, покрытого морщинами вперемежку со старыми шрамами, до сих пор вызывали к нему интерес, особенно со стороны дам, и все же… Чаще взгляд приковывают не достоинства, а недостатки — шурин барона Д’Элтараа был калекой. Изувеченная правая нога, одним лишь чудом собранная когда-то полковыми лекарями из ошметков костей и мышц, этот печальный трофей, доставшийся Астору в память о Битве Знамен, не сгибалась в колене и порядком усохла за многие годы. Назвать «колченогим» ветерана войны и былого героя Геона ни у кого не поворачивался язык, однако его прыгающая походка и вывернутая правая ступня в маленьком, не по размеру, сапоге, против воли вызывала жалость — а что может быть хуже для мужчины и воина?..