Босс. Абсолютная власть - Алиса Ганова Страница 9

На ковре она пробыла минут пять, а вышла недоуменная, с круглыми глазами.

— Чего случилось то? — обратилась Маринка, прежде чем заходить следующей.

— Вот бы знать! Ничего не поняла, но велено помалкивать.

— Странно, — взволнованная Маринка вошла в кабинет.

Ее не было дольше, минут десять, и я уже начала волноваться за нее, но послышался цокот ее каблучков, дверь открылась, и она вышла красная, как будто все выходные картошку на огороде полола на 20 сотках.

Прошла мимо меня и тут же свернула в туалет.

Мне стало страшно. Вот теперь я боялась заходить, как и Агнешка.

— Следующая! — рявкнул босс, и Вероника Павловна меня, как ближе всех стоявшую к двери, быстренько затолкала в кабинет.

Босс встретил меня уничижительным взглядом. Я вроде бы ничего не сделала зазорного, но стало страшно.

— Садитесь, — хмыкнул он, и мое сердце екнуло.

Я села на стул, стоявший перед его столом, и ощутила себя как на допросе. Как фильмах, когда показывают, как преступник сидит напротив следователя, и тот пытается негодяя расколоть. Вот так и Корсунов сейчас давил: взглядом, широко расставленными по столешнице руками.

— Я слушаю, — бросил он.

— Может быть, хотя бы намекнете, что произошло-то? — осторожно начала я разговор. — Мне нечего скрывать, если только какие-нибудь мелкие косяки, но не думаю, что причина вашего негодования в них.

— О, нет! — обманчиво лучезарно улыбнулся Вячеслав Андреевич. — Причина моего негодования в большом, просто огромном косяке, которые дерзко, нагло совершил кто-то на моей территории.

Я возмущенно посмотрела на босса. Чего это он смотрит, будто я уже виновна? Не охамел ли совсем? Гордо вскинула голову и произнесла:

— Хватит ходить вокруг да около. Если я сделала что-то не так, скажите. Не надо изображать Коломбо и мстителя в одном лице!

Нет, я, конечно, рассчитывала на некоторый эффект, допускала, что выведу Корсунова из себя, но это превзошло все. Босс переменился в лице, подался вперед и вкрадчиво процедил:

— По вам, Виктория, кровавыми слезами рыдает театральный кружок при колонии поселении. Не стыдно воровать у того, кто платит вам более чем достойную зарплату? Конечно, вы молоды и хотите красиво жить, но, — он сделал театральную паузу, — вы могли и попросить.

Я ошалела до полной потери субординации. И, глядя в эту лощеную морду, рыкнула:

— Что?! Я — у вас?! Да я копейки никогда не брала. Да и брать-то чего? Мыло в туалете?!

— Мыло? В туалете?! — расхохотался он красиво, громко, раскатисто, а потом перегнулся через стол ко мне и со злым весельем прошептал, — а почти миллион в ровных стопочках из моей сумки кто спер?

— Я?! Хотите сказать, что я?! — да от одной цифры мне поплохело. — Да не охренели ли вы такое заявлять мне! Не ходила я в ваш кабинет! И гребанной сумки не видела! И не идиот ли оставил такую сумму на виду?

— Ты совсем дура? — прошипел Корсунов. — Не твое дело, где мне деньги держать… А сейф давно не работает, все это знают.

— Ни разу не пыталась залезть в сейф, поэтому знать не знаю. И не брала я ничего у вас. Хоть все обыщите, сумку перетряхните — не найдете ничего, потому что я ничего не брала!

Босс посмотрел на меня со злостью и подозрением, что я больная на голову.

Помолчал и ехидно добавил:

— Так проверили, и нашли пачку.

— Что?! Что?! — я застыла с открытым ртом. — Вы шутите? Думаете, это смешно?! — Меня затрясло, и я начала заикаться.

— Думаете, мне смешно? — он говорил так, будто ему и интересно, и скучно одновременно, как будто фильм пересматривает. — Я не ожидал от вашего филиала каких-то особых достижений. И ошибся, да. Даже не подозревал какие алчные тварюшки тут работают.

— Не смейте меня оскорблять, — нервы не выдержали, и я повысила голос. Когда на тебя пытаются миллион повесить — не до изображения невозмутимости.

Испуганный мозг судорожно работал. Но вместо ценных идей подбрасывал только угли в костер — долбанный сейф, который я весь излапала. Да, внутрь не залезала, но придерживалась за него, когда мыла стену, полки… Да чего только я не мыла перед визитом нового шефа. Значит, не получится потребовать экспертизы.

— Процесс обыска заснят на камеру в присутствии двух свидетелей. Часть суммы, весьма мизерная, и банковская упаковка найдены именно в вашей сумке, уважаемая Виктория Сергеевна. Если вы хотите разойтись добром — верните деньги, я даже не буду требовать процент за весь этот балаган. Если по-хорошему не хотите — ищите, кто будет поливать вашу герань.

— Какую герань? — тупо переспросила я.

— Которая засохнет, пока вы будете играть в театральном кружке при колонии, — Корсунов криво усмехнулся. — Это я вам так артистично намекаю на суд и тюрьму.

— Да не брала я!

— В суде разберутся.

— Вы шутите? — давясь слезами, прошептала я. — Это все фарс? Злой розыгрыш?

Он откинулся на спинку кресла и положил руки на подлокотники:

— А я смеюсь? Итак, Виктория, что вы выбираете? Пару лет в тюрьме или вы все же возвращаете деньги? Так и быть, сразу я вас не уволю, доработаете до конца месяца. Хоть это и бесчеловечно — отпускать в мир воровку. Кто знает, может в следующий раз вы оберете какую-нибудь старуху!

— Прекратите, — глухо простонала я. — Я ничего не брала, клянусь. Это какое-то недоразумение.

Он вытащил здоровенный айпад, включил видео и протянул мне. И несколько минут я смотрела, как чьи-то руки в белых латексных перчатках ворошат наши сумки. Вероника Павловна, оказывается, носит с собой сердечные таблетки. О, а Маринка явно собралась бросать курить — табекс я узнаю всегда. Агнешка забила сумку презервативами, вот наивная душа… И только в моей сумке красота и порядок: косметичка, паспорт, дешевые леденцы и куча бабла с обрывками банковской упаковки.

— Как кинцо? — издевательски поинтересовался Корсунский и забрал из моих ослабевших рук айпад, — не шедевр, но на пару местечковых премий потянет. Вас ждет слава!

А я молчала, пытаясь прийти в себя и научиться заново дышать. До того мне было плохо. Даже воздух стал вязким, давящим, удушающим. Еще немного, и я упаду со стула от головокружения.

— Меня подставили, я не брала, — подняла на него взгляд. — Слышите?!

— Судьи на этом моменте отворачиваются, чтобы сцедить зевок, — он в упор посмотрел на меня. — И мне, Вика, похрен, зачем ты меня обворовала: больная мама, папа, брат или ты сама подыхаешь в страшных муках — никто не смеет воровать у меня. Никто. Это запрещено не только законом, это запрещено мной. И каждая глупая шавка, решившая, что на мне может нажиться — пожалеет. Корсунов такого не прощает.

Я раскачивалась как китайский болванчик и шептала: