Альтер Эго. Обретение любви - Иван Вересов Страница 8

Ни в какую Гатчину они назавтра не поехали, более того, даже из комнаты не вышли. Оставались в постели, вернее, на полу, куда стащили и второй матрас. Продолжали ласкаться, но до настоящего так и не дошло. Максим смирился.

Тогда он был согласен на все. Лишь бы касаться, трогать, целовать, сплетать пальцы, слышать шепот и стоны, будоражащий чувственность смех.

Лишь бы быть вместе.

Прошла осень, наступила зима, работа у Манфея настолько захватила Залесского, что он готов был ночевать в репетиционном зале. Ставили новый спектакль в стиле модерн. Это было необычно, непривычно, невыполнимо, Фима требовал от танцовщиков другой архитектуры тела, гибкости, смелости, изломанности линий. Новые комбинации и поддержки, акробатика. Вот здесь-то и пригодился не состоявшийся спорт, Сергей при своем героическом телосложении и высоком росте легко мог сделать флик-фляк, был невероятно пластичен, выразителен. И то, что увидел в нем Максим, видел, конечно, и Манфей. Он стал ставить на Залесского, тот в одночасье вознесся на премьерский Олимп и достиг бы большего, если бы отвечал взаимностью на “интересные предложения”. Но ничто не могло заставить Сергея изменить Максу.

Лазарев тоже держался, он был очарован Сергеем на сцене и в постели, смирился теми ограничениями, которые они негласно установили. В конце концов, Макс не испытывал при этом дискомфорта, Сергей умел довести партнера до такого кайфа, что сознание меркло, небо осыпалось звездами, а яйца звенели пустотой.

Казалось, они давно живут вместе, занимаются любовью, варят кофе по утрам… Да, только для кофе желательна своя кухня, а для комфорта — ванная не такая, как в общаге, и кровать шире, и комната больше, а лучше — квартира.

"Все будет, — клялся себе Максим, — лбом стены прошибу, а будет!"

И прошиб, сделал невозможное, рисковал многим, но выгорело. Конечно, он не собирался посвящать Сережу в то, какими судьбами и комбинациями собрал денег на кооператив. Противозаконного не было, остальное — дело ловких рук и гибкого ума.

В результате пусть не в центре и не хоромы, но свое жилье. Свое! Пока без мебели, из обстановки только кухонный стол да две табуретки, а в комнате матрас на полу. Но пол-то не казенный, а свой собственный. “Были бы кости — мясо нарастет!” — Макс любил эту оптимистичную поговорку и часто повторял её. Как и другую, про “карты лягут”. Комбинации жизни часто оказывались удивительнее всего, что придумала мировая литература и кинематограф вместе взятые. Главное, вовремя понять замысел и либо подставить шляпу, либо уносить ноги.

Макс ничего не говорил Сергею, сглазить боялся, да и сюрприза хотелось, порадовать, удивить. Труппа Манфея болталась по гастролям сначала в Прибалтике, потом в Швеции и, наконец, по задворкам Америки. Вернуться должны были к лету, чтобы во время простоя театральных залов, освобожденных основными коллективами, занять собой нишу и до бесконечности крутить “Лебединое Озеро” для иностранцев.

Но Манфей пошел ва-банк: поставил свое и хотел обкатать это в России. Также он надеялся и на успех “Родена”, весьма далекого от оригинальных номеров Якобсона.

Макс уже неплохо освоился в балетном мире, в его истории и современности, в тонкостях, подводных течениях, стилях, именах. Он фанатично погружался в это, начиная с истоков. Над своим дипломом столько не корпел, сколько над книгами по балетному искусству.

О том, что происходит у Манфея, знал от Сережи, который исправно докладывал ему по телефону о перемещениях, концертах, отзывах в прессе. О том, как их принимают, а принимали на ура. Победное шествие завершалось на Манхеттене, и после этого к началу июня Манфей должен был вернуться в Санкт-Петербург и выступать в Эрмитажном и Александровском театрах. Это официально. Неофициально же — на вошедших в моду презентациях, где сильные мира сего общались и расслаблялись. И по привычке, привитой еще в СССР, дышали они неровно не только к попсе, но и к балету.

Макс скучал. Может, в первый раз за всю жизнь скучал по любовнику. Или считал близость с Залесским более значимой, чем временная связь? Иначе так долго не продержался бы. В постельных играх Максим любил перемены. Но Сережа… Так и не разобравшись, что у них за отношения, Максим старался уберечь его от новых разочарований. Чутье подсказывало: измену Залесский примет болезненно.

Конечно, необязательно было докладывать, Максим умел вдохновенно лгать, невинно глядя в глаза. Но в этом конкретном случае — не хотел. Не с Сергеем. Потому два с половиной месяца стоически терпел, а когда припекало, передергивал в общежитском душе, горячо, со стонами и долгим оргазмом, предаваясь мечтам о совершенной заднице и идеальном торсе и нежных губах Залесского.

За три дня до возвращения труппы Манфея Макс навсегда распрощался с Ольгой Николаевной и соседями по общаге, в два приема перевез вещи в новую квартиру и завершил скитальческий этап в своей и, как он надеялся, Сережиной жизни.

Их встреча многое изменила. Лазарев и без того стремился бы к успеху — еще в университете, на первом курсе он сказал себе, что не останется внизу, пробьется сам, обрастает друзьями и не станет искать покровителей, торгуя собственной жопой. Для этого у человека еще и голова есть.

А еще, и он иногда думал об этом, что судьба, обделив его в одном, лишив так рано отца, оттолкнув от матери, дала компенсацию — путеводный огонь удачи. Хранила в рисках, подсовывала необычные решения в, казалось бы, безвыходных ситуациях. Для юриста это можно было считать королевским подарком.

Контору свою Максим открывать передумал, кроме расходов на аренду и персонал, это ничего бы не принесло. Практика Лазарева сосредоточилась в “полутени”, там, где более всего востребованы оказались его способности по вытаскиванию, отмазыванию, защите прав тех, кто в большей или меньшей степени преступал закон. Тот самый, которому Макс когда-то мечтал служить.

Теперь игры в поддавки с законом начали приносить ощутимые плоды. Макс знал меру и потому выходил сухим из воды, вернее, помогал выйти тем, кто мог за это хорошо заплатить. Его так и называли: “Наш юрисконсульт по долговым и тюремным вопросам”.