Грешный - Шарлотта Физерстоун Страница 6

Джейн принадлежала к новому поколению представительниц слабого пола. Они верили, что всего могут добиться сами. И не рассчитывали, что кто–то, кроме них самих, поможет им выжить или сделает их счастливыми.

Мир менялся, хотя и медленно. Гораздо медленнее, чем Джейн бы хотелось. И все же большим утешением служила мысль о том, что она такая не одна и на свете есть немало женщин, которые стараются вести достойную жизнь самостоятельно, не состоя на попечении мужчин.

Джейн задумчиво улыбнулась, подумав о том, что как раз такой и была леди Блэквуд. Именно с легкой руки своей благодетельницы она стала сторонницей этого нового радикального мышления. Многие смеялись над леди Блэквуд. В последние несколько лет ей не раз объявляли бойкот, отказывая от дома, однако Джейн знала: если кому–то наподобие леди Блэквуд удается пробиваться в мире, где доминируют мужчины и их законы, значит, и она может. Леди Блэквуд выросла в среде, где было что терять. Что касается Джейн, то изначально у нее не было вообще ничего, поэтому она могла только выиграть.

Нет, работать медсестрой гораздо лучше, чем опускаться, продавая свое тело на улице. Или, того хуже, быть чьей–нибудь любовницей. Сама мысль о мужчине, обладающем женщиной ради собственного удовольствия, вызывала у Джейн отвращение. Для нее это значило больше, чем обычное покровительство: продажа достоинства, личности — продажа души. Возможно, в том, что касалось материальной сферы, Джейн и была бедна, однако вещи, действительно имевшие для нее значение, — идеалы и убеждения, — делали ее богаче, чем большинство женщин, которых она знала.

Как обычно во время ночного дежурства, Джейн прохаживалась вдоль темного коридора с фонариком, тихо переходя от кровати к кровати, чтобы убедиться, что все пациенты надежно укрыты. Многие из них лежали в кроватях по двое. Одеяла, уже довольно ветхие, а некоторые и изъеденные молью, были слишком тонкими, чтобы уберегать больных от сырости апрельской ночи.

Спертый воздух в палатах был наполнен болезнью и меланхолией смерти. «Скверный воздух», — подумала Джейн, осторожно укрывая ребенка, лежавшего на кровати вместе со своей матерью. Медсестре хотелось открыть окно, но она понимала, что холод доставит пациентам еще большие страдания. И все же больничное зловоние было не намного лучше, чем царящая в отделении влажность.

Сегодня ночью в отделении было шестьдесят пациентов, которые страдали от целого «букета» недугов — и это, еще не принимая в расчет тех пятерых, что уже умерли с тех пор, как Джейн заступила на дежурство. Такими были все ночи в Лондонской больнице Медицинского колледжа. Поначалу медсестру ужасало то, свидетельницей чего ей приходилось быть каждый день: избиения, болезни, атмосфера полнейшей безысходности. Но за последние двенадцать месяцев Джейн стала более сильной, изучив себя и людскую природу лучше, чем, как ей казалось, это было возможно. Человеческая душа оказалась удивительной вещью: робкий и смиренный находил в себе силу воли, чтобы выжить, а испуганный, страшащийся всего и вся, — способность любить.

Она сама, Джейн, никогда не любила — по крайней мере, не питала ни к кому страсти. Разумеется, она ощущала любовь по отношению к леди Блэквуд, которая спасла ее от улицы и подарила нынешнюю жизнь. Но это была другая форма любви — семейная.

Иногда Джейн наблюдала, как другие медсестры флиртовали с пациентами–мужчинами, бесстыдно выставляя напоказ свои прелести. Она была неглупа и знала, что происходит в некоторых палатах. Она была прекрасно осведомлена о низости мужчин. Она видела проституток с их клиентами. Она знала о том, чем занимаются в постели. Знала, что секс может доставлять наслаждение. Но никогда не могла понять, как страстную связь двоих людей можно заменить фальшивкой. Грубой подделкой, отношениями на несколько минут, которые и давал секс.

Возможно, в облике Джейн было что–то не так — какой–то недостаток, который мешал ей ощутить всю теплоту чувства. Не то чтобы она страстно желала этого чувства или жаждала убедиться, что секс — это все на свете… Просто она никогда еще не была увлечена мужчиной настолько, чтобы отправиться в путешествие по волнующей стране чувств и лично изучить все аспекты блаженства и страсти.

По меркам своего времени Джейн считалась уже немолодой — ей было двадцать семь лет. К этим годам в активе медсестры был лишь один поцелуй, не оставивший в ее душе яркого следа. Конечно, Джейн работала компаньонкой леди днем и медсестрой ночью, что явно не способствовало появлению пылких ухажеров. Многие считали Джейн застенчивой и малопривлекательной, что, впрочем, ее саму не слишком беспокоило.

Не в силах Джейн было изменить саму себя. Разумеется, эта скромница покривила бы душой, если бы сказала, что никогда не задавалась вопросом, почему она не унаследовала красоту своей матери. Рожденная в стенах борделя, ее мать умудрилась привлечь внимание сына графа, который в то же мгновение решил, что она должна быть его возлюбленной. Этот аристократ и стал впоследствии отцом Джейн.

Сын графа не блистал красотой, и все же для кого–то вроде Люси Рэнкин он был вожделенной добычей, чем–то вроде приза. Жизнь Люси стремительно покатилась по нисходящей, когда Джейн исполнилось шесть. Отец девочки женился на другой. Люси все еще была любовницей невзрачного аристократа, но его визиты становились все реже и реже. Джейн суждено было стать свидетельницей того, как увядала красота матери, а заодно приходил в упадок ее дух.

Когда отец выкинул их обеих на улицу, оставив без средств к существованию и крыши над головой, Джейн, в нежном возрасте семи лет, дала себе первое обещание. Она поклялась никогда не быть любовницей и содержанкой, никогда не позволять мужчине навязывать себе жизнь и понятия о счастье.

Сейчас, в двадцать семь лет, Джейн могла с гордостью сказать, что сдержала обещание и ничуть не жалеет об этом. Тем не менее, Джейн солгала бы, если бы отказалась признаться хотя бы самой себе: время от времени, лежа без сна, она ловила себя на том, что гадает, каково это — делить свою постель с мужчиной, дарить ему свое тело.

— Как себя чувствует больная чахоткой малышка, которую привезли сегодня вечером?

Чей–то шепот раздался за плечом, встряхивая Джейн от нежеланных и все же таких навязчивых воспоминаний о прошлом и острой тоски по страсти, которая с недавних пор начала изводить ее. Обернувшись, Джейн подняла фонарь вверх, осветив умное лицо доктора Инглбрайта–младшего. Доктор Инглбрайт–старший был сварливым старым грубияном с морщинистым лицом и глубоким недоверием по отношению к новой когорте медсестер. Инглбрайт–младший, напротив, отличался доброй улыбкой и серыми глазами, полными искреннего участия и уважения.

— Девочка наконец–то заснула, сэр. Хотя ее дыхание по–прежнему затруднено.

— Тогда дайте ей четверть драхмы опийной настойки.

— Да, доктор, — пробормотала Джейн, стесняясь взглянуть ему прямо в глаза. Весь последний месяц доктор Инглбрайт смотрел на свою подопечную особенно странно, и это заставляло ее душу выворачиваться наизнанку. Почему — она не знала.

Джейн отдавала себе отчет только в том, что ее реакция на присутствие Ричарда Инглбрайта сильно изменилась за тот год, что он взял скромную медсестру под свое крыло, обучая ее медицине и показывая ей, как следует заботиться о больных. Возможно, появившаяся симпатия была лишь выражением благодарности. В конце концов, без Ричарда у Джейн не было бы возможности стать медсестрой. Вероятно, это была просто дружба. Так или иначе, но доктор и его подчиненная легко и свободно находили общий язык.