Эксгибиционистка. Любовь при свидетелях - Генри Саттон Страница 59

Мигнула вспышка, и фотограф поблагодарил их. Отец улыбнулся, кивнул и сказал:

— Очень хорошо, — но ничего хорошего не было. Совсем ничего хорошего. Теперь не только укус комара, но вообще все, все стало болеть и кровоточить. Ощущение близости к отцу пропало. И его предательство (а так именно она все и расценила) напомнило ей самой ее собственное предательство — как она его предала тогда с Мелиссой. Как спокойно она восприняла новость об их разводе! Как легко она забыла сообщение о том, что Мелисса родила мертвого ребенка, и даже не подумала о том, как несчастна Мелисса одна в Париже. И как же горячо она старалась доказывать всем — любой ценой! — что отец является ее собственностью. Но это невозможно. Всегда найдутся амбициозные людишки вроде Кука. Или вроде Мери-Энн Максвелл. А ведь Мери-Энн ни в чем не виновата: что же ей надо было делать — заорать: «Уберите руку с моей задницы!» — прямо на глазах у всех, да еще кому — Мередиту Хаусмену!

Потом они пошли в ближайший бар выпить лимонаду. Мерри с отцом, Кук и Мери-Энн, Шнайдер и Сара Эванс. У Мерри на душе кошки скребли. Она даже перестала притворяться. Теперь она утратила даже маску анонимности, которую с таким трудом себе выбирала. И ничего не приобрела. Ничегошеньки. Она услышала, как отец говорил кому-то, что сегодня вечером ему нужно еще ехать в Бостон, чтобы успеть на самолет в Мадрид, и подумала, что чем скорее это произойдет, тем лучше.

Через два дня фотография появилась в местной газете. Отец смотрел на Мери-Энн, у которой на ее чертовски смазливом лице застыло глупо-восторженное выражение. Мерри было наплевать. Ей не понравилось, что камера в момент вспышки запечатлела, как она сама взирает на отца с неописуемым восхищением и любовью. Она чуть не плакала от разочарования. Словно в отместку отцу и в отместку за свою дурацкую неспособность разобраться в собственных чувствах, она вырезала из газеты фотографию и повесила над кроватью. Это было первое, на что падал ее взор по утрам, и последнее, что она видела, ложась спать. Эта фотография была, точно точильный камень для острой ярости, которая клокотала внутри и колола ее душу.

Через две недели ей позвонила мать из Калифорнии. Элейн сказала, что ее отчим, Гарри Новотный, умер.

— Да? Как? Что случилось? — она подумала, что так нельзя спрашивать, но слова просто сорвались у нее с языка, прежде чем она попыталась сформулировать нужное предложение.

Мать расплакалась, но быстро взяла себя в руки. Она рассказала, что Новотного до смерти затоптал страус. Мерри ясно представила себе эту картину, вспомнив, как ее отчим обращался с животными и как он хвастался по этому поводу: «Животных надо бить — и хорошенько! Мышки? Черт побери, нужно израсходовать сотню мышек, пока наша кошечка не научится прыгать через них. Напихаем кошке в глотку марлю, отдубасим кошку. Ох, ну и лупцевал же я эту котяру!». Теперь ему некого было лупцевать. Страус свел с ним счеты. В ее душе не было ни горечи, ни злобы. Ей просто подумалось, что все случилось именно так, как и должно было случиться, все было вполне предсказуемо и вполне объяснимо. Почти с математической точностью. И ее счеты с ним тоже сведены. Счеты сведены со всеми.

Сначала Мелисса, теперь вот Новотный, мачеха и отчим, две параллельных судьбы, как в геометрической теореме, пересекались в бесконечности, которая лежала за горизонтом Мерри.

— Это ужасно, — сказала Мерри. — Мне очень жаль.

— Мне только что позвонили из цирка и рассказали. Ужасно все это.

— Как это воспринял Лайон?

— Очень мужественно. Он такой замечательный парень. Единственное мое утешение.

— Я рада.

— Мерри!

— Да?

— Ты можешь сейчас приехать?

— В Лос-Анджелес?

— На похороны.

— Даже не знаю, мне надо поговорить с Джеггерсом.

— Чтобы получить у него позволение? Чтобы приехать на похороны отчима?

— Нет, мама, — ответила Мерри. Мать начала всхлипывать, и Мерри не могла этого вынести. — Речь идет о деньгах. Чтобы купить билет.

— Ах, ну конечно. Прости. Сама не знаю, что это на меня нашло.

— Ничего. Ты просто расстроена. Я понимаю.

— Ты позвонишь мне?

— Да, как только что-нибудь выясню. Когда похороны?

— Послезавтра.

— Я позвоню тебе сегодня вечером или завтра утром. Как только узнаю, сразу позвоню.

— Спасибо, Мерри.

— Ну что ты, мама.

— Ты замечательная дочь!

— Спасибо, мама, — сказала она. Ей было неловко и даже неприятно, и она мечтала поскорее закончить этот разговор. — Жди моего звонка. До свидания.

— Храни тебя Господь.

— И тебя, — сказала она. Она положила трубку прежде, чем мать сумела еще что-то сказать.

Она еще провисела на телефоне полчаса. Ей надо было дозвониться до Джеггерса в Нью-Йорк, чтобы узнать, можно ли ей поехать на похороны Новотного. Потом она перезвонила матери, сказала ей, что приедет, и сообщила номер рейса. Потом позвонила продюсеру молодежного театра и известила ее, что ей нужно срочно вылететь в Калифорнию.

Если бы Мерри ограничилась только этим, все было бы в порядке, Но она не подумала, как ее слова может воспринять незнакомый человек, и упомянула, что едет на похороны отчима, которого убил страус.

— Кто убил?

— Страус.

— Что это ты такое говоришь? Это что, шутка такая?

— Нет. Никакая это не шутка. Это правда.

— Мерри, это очень нехорошо с твоей стороны.

— Его убил страус. Он дрессировщик.

— Перестань! Будь же хоть раз серьезной!

— Я серьезно. Клянусь вам.

— Хорошо, Мерри. Я все понимаю. Желаю приятно провести время на похоронах. Увидимся завтра.

Прежде чем Мерри успела сказать ей, что больше не появится в Кейп-Кодском молодежном театре, что она едет на похороны отчима, которого правда, по-настоящему, на полном серьезе убил страус, продюсерша повесила трубку. И Мерри долго еще держала немую телефонную трубку в руке. В самом деле, невероятное происшествие! Она может послать продюсерше некролог, когда его напечатают лос-анджелесские газеты. Или журнал «Вэрайети». Вот будет здорово! Она вообразила себе лицо этой тетки, когда та прочитает некролог и вспомнит, что ей сказала Мерри по телефону. Вот смех-то!

Похороны, тем не менее, оказались еще смешнее. Это были явно показушные похороны, о таких, наверное, мечтал Гарри Новотный. Возможно, он даже сам придумал такой ритуал, выбрав все, вплоть до формы гроба и музыки, задолго до смерти. Так ей хотелось думать. Вряд ли все это придумала мать. У ее матери была масса недостатков, но она сомневалась, что мама вульгарна до такой уж степени. Кульминацией похоронной церемонии стал момент, когда кто-то выпустил в небо сотню белых голубей, которые должны были символизировать освобожденную из темницы тела душу Новотного, но смотрелись эти голуби нелепо, если учесть, что Новотный погиб от нападения разъяренной птицы. Собравшиеся почтить память Новотного издали вздох, который должно было принять за вздох удивления, хотя, скорее всего, это был вздох недоумения. Потом Мерри, Лайон и Элейн забрались в лимузин, за которым потянулась вереница автомобилей. Они поехали к месту захоронения, располагавшемуся в четырехстах ярдах от кладбищенской часовни.