Дефект плацебо - МК. Милтон Страница 41

Закрываю глаза, слышу ровное биение его сердца и окончательно понимаю: если это пугающее притяжение не оборвать, оно окончательно затянет меня в бездну.

Просыпаюсь утром не от звука будильника. Первое, что испытываю — паника. Не могу пошевелиться, даже вдохнуть полной грудью не получается. Единственная мысль — меня засыпало камнями. Прижало огромными валунами в скалистой пещере. Выкрутило в неестественной позе. Сонный мозг медленно соображает, только подкидывает ассоциации, а после сам себе противиться. Боли не чувствую, не ощущаю холода, наоборот сгораю в огне. Утопаю в пекле. Даже улыбка на губах расцветает, когда понимаю причину. Не могу припомнить когда вообще улыбалась за последние полгода. Леон обнимает меня, крепко. Даже больше на захват похоже, настолько мертвая хватка. Но на какую ещё ласку способны свирепые хищники? Замираю. Отчего-то хочется запечатлеть этот момент. Дурное предчувствие запоздало, но тоже просыпается. Леон словно чувствует моё пробуждение на каких-то только ему известных частотах, потому что я не шевелюсь, даже звука не издаю. Лишает своей тяжести, разрывает контакт.

— Всю ночь орала, звала на помощь, — бормочет, — не знал как ещё тебя заткнуть.

Резко встаёт с дивана. Хлопает дверью. В очередной раз демонстрирует насколько сильно я отравляю его жизнь. Все глупые мечтания разом мрут. Опадают на пол как опаленные мотыльки. Вчера вечером он был прав. Дальше так продолжаться не может. Иду в спальню. Быстро одеваюсь. Никогда не могла похвастаться такой скоростью, но встречаться с ним не хочется. Я давно мечтала о побеге, гоню от себя тоску, запрещаю сожалеть. Брать с собой особо нечего. Я пришла сюда ни с чем, ни с чем и ухожу. У меня по-сути вообще ничего больше нет, только жизнь. Проблема в том, что и на эту собственность в открытую посягают.

Такси привозит меня к участку. Молча расплачиваюсь с водителем и выхожу наружу. Миную крыльцо и пару сотрудников, которые вышли на перекур. Здание уныло доживает свой век. Своим печальным антуражем нагоняет дополнительную тоску. Представляюсь у окошка с дежурным, иду по длинному коридору с одинаковыми дверями и табличками и вхожу в нужный кабинет.

— Алина Юрьевна, — следователь не скрывает своего удивления, — признаться честно, не ждал.

— Я бы и не приехала, если бы вы не были настолько настойчивы, — признаюсь честно.

Присаживаюсь на стул напротив. Атмосфера совсем не уютная.

— Вы понимаете, что весьма тормозите ход расследования? Препятствуете стражам порядка делать свою работу.

— Чем же? — теперь приходит мой черед удивляться.

— Заявление написано, дело в разработке, а вас нет, — разводит руки в стороны.

— Я всего лишь пытаюсь спасти свою жизнь.

— Теперь эта наша работа. Ваша безопасность и интерес в поимке преступника. Вы должны проявлять содействие.

— Что конкретно вы предлагаете?

Смотрю прямо в его глаза. Не хочется ходить кругами. Желаю как можно быстрее все выяснить и уйти отсюда. Куда? Неважно. Но у следователя, по всей видимости, совершенно другие планы.

— Мы наткнулись на одну очень интересную деталь, когда осматривали место происшествия, — замолкает, тянет интригу.

Нарочно долго копошиться в своих папках, перебирает какие-то фотографии. Проходит целая вечность когда он наконец-то опускает перед моим лицом несколько снимков.

— Узнаете этот предмет?

Всматриваюсь и не могу понять что именно запечатлено и что я должна узнать. В кадр попадают какие-то искорёженные ошмётки, то что в фокусе, тоже пострадало. Даже размер определить не получается.

— Может здесь будет виднее?

Перед моим лицом опускается ещё одна фотография. Понимаю, что это стол Садальского на каком-то подсознательном уровне. Тело сковывает лёд. Мне была безразлична мебель его кабинета, но дерево которое пачкала вытекающая кровь, как оказалось, засело в моей памяти.

Отгоняю жуткие воспоминания и перевожу взгляд на главный объект. Ампула. Золотая, тонкая. Безумно похожая на пулю. Но длительное времяпровождение в квартире с убийцей, прививает некий опыт.

— Что это? — спрашиваю на автомате.

Судя по всему, на первом снимке этот же предмет только порядком пострадавший.

— Два места преступления. Две улики.

Следователь откидывается на спинку стула. Продолжает оттягивать время. Возможно, это такой специальный ход, психологическое давление. Надежда на то, что я сболтну лишнего.

— Мы сразу обратили внимание, но значение не придали. А потом что-то внутри щелкнуло, решил убедиться.

Теперь на стол опускается ещё одна папка. Такая же как и все остальные, только с моей фамилией. Не с моей. С маминой.

Островская Н. Е.

Каждая буква колет под ребрами. Всю грудную клетку сковывает боль. Интересно, я когда-нибудь научусь с этим бороться? Смогу принять, двигаться дальше без этой дикой боли?

— Смерть вашей матери выбивается из общего ряда, — ровно произносит следователь. — Самоубийство сложно назвать покушением. С момента ее смерти прошло полгода. Длительное время ничего не происходило, и опять же, хочу сделать акцент на том, что она самостоятельно наложила на себя руки.

— Мы действительно должны это обсуждать? — взрываюсь.

— Ещё как должны. Учитывая, что убийца в данный момент особо ничего не выжидает, и с разрывом в несколько дней предпринял попытку убрать сразу нескольких соучредителей «Артериума», относительно давнюю смерть вашей матери мы не рассматривали с позиции общей картины. И как оказалось зря.

Ещё одна фотография пополняет ряд предыдущих снимков.

Белый обод ванны испачкан кровью. К горлу моментально подкатывает тошнота. Такая же золотая ампула-пуля, лежит рядом с окровавленным лезвием.

— Что это? — голос дрожит от невыплаканных слез.

— Препарат. Какой не знаем. Отправили состав на проверку, но думаю не составляющие компоненты представляют важность. Будь там хоть кокаин, хоть обычная вода, — суть не в этом.

— В чем же?

С трудом заставляю себя оторвать взгляд от злосчастного снимка. Вынырнуть из ада, глотнуть немного воздуха.

— Зачастую, убийца — это человек с разрушенной психикой, — принимается философствовать. — В особенности, если преступления повторяются. В его больной психике, это что-то сродни очень важной миссии. Обычный человек непонятый обществом, начинает вершить свою вендетту.

Противно скалится, словно это сейчас уместно. Едва сдерживаю себя и терпеливо молчу.

— А бывают такие, кто слишком сильно себя переоценивает. Им кажется что они неуловимы и безнаказанны. Придумывают свой почерк, так сказать метку. Идентифицируют преступления. Хотят, чтобы о их коллекции знали остальные. Зачастую, именно это бахвальство вылезет преступнику боком.

— Значит мою мать убили?