Ослепленные Тьмой - Ульяна Соболева Страница 40

— Давайте, деса Одейя, еще немножко совсем.

* * *

— Он умер? Ты родила моего сына мертвым?

Спросил, не поворачиваясь ко мне, глядя куда-то в лес, стиснув руки в кулаки. Такой опять далекий, чужой… И вся Вселенная обрушилась на меня камнепадом. Он не простит мне смерти нашего сына, не простит, что не смогла его уберечь.

— Я… клянусь душой моей матери не знал, что ты ждешь ребенка. Я бы искал намного лучше, я бы поверил своему чутью и отрыл тебя из-под земли… Так ты родила его мертвым?

* * *

Наверное, я умираю, и он пришел за мной, чтобы облегчить мои страдания. Последняя волна боли была настолько оглушительной, что я выгнулась и закричала так громко, что, кажется, эхо этого вопля еще долго звучало где-то в воздухе.

Я хватала астрана за руку и видела, как он морщится от боли, потому что обжигаю, но не выпускает моей руки. Что-то говорит мне, а я обливаюсь холодным потом и улыбаюсь сквозь слезы боли. Дааа. Он похож на моего Аниса. Так похож. Разве люди бывают настолько похожи?

— Что-то не так, — шепчет Моран, — долго. Слишком долго.

Я не знаю, о чем она… ведь боль прошла. А потом с ужасом начинаю понимать… что я не слышу того, что должна была сейчас услышать — я не слышу крик младенца. Превозмогая слабость, поднимаюсь на локтях, чтобы увидеть, как Моран держит ребенка за ножки, шлепая его сзади, и я тяну дрожащие руки.

— Дай мне.

— Подождите, — хрипло шепчет она. — Дайте ей дамаса, астран. Много дамаса. Пусть уснет.

— Дай мне ребенка, Моран.

— Дамас. Сейчас. Заливайте в рот.

— Дай. Мне. Моего сына, Моран. Дай, не то я сверну тебе голову.

Тяжело дыша и вытирая слезы, она накрыла младенца своей накидкой и протянула мне.

— Мне жаль… он не дышит.

Но я ее не слышала, я приподнялась, облокачиваясь на астрана и прижимая малыша к груди. Укладывая его на себя и накрывая своей накидкой, проводя кончиками пальцев по его спинке и закрывая глаза. Моран молча все еще возится с моим телом, но я уже не чувствую боли, я глажу своего сына по головке и тихо пою песню, чувствуя, как дрожит астран. Пусть не смеет плакать. Мой мальчик не умер. Я его чувствую.

"Слышишь, как бьется мое сердце — это и твое сердце.

Слышишь, как я дышу — это и твое дыхание…"

Спустя какое-то время Моран все же придвинулась ко мне, провела ладонью по моей щеке.

— Отдайте его мне, моя деса. Мы похороним его здесь, а потом вернемся за ним. Нам нужно ехать. Скоро рассвет. За нами может быть погоня.

— Мой мальчик жив. Он теплый и он дышит, — устало сказала я и даже не открыла глаза.

— Нет времени, Одейя. Нам нельзя задерживаться.

Она попыталась отнять малыша и едва оттащила от моей груди, как он жалобно заплакал. Астран вздрогнул от неожиданности, а Моран вскрикнула на валласком. Я осторожно уложила ребенка обратно к себе на грудь.

— Я сказала, что мой сын жив. Помогите встать. Мы едем дальше.

* * *

Бросился ко мне, упал на колени и схватил мои руки в свои.

— Он жив? Жив, да? Он выжил, мой мальчик… скажи, девочка-смерть, ты ведь родила живого ребенка? Это была ложь о его смерти, ты солгала Дали, чтоб она помогла тебе, а наш сын живой? Ты спрятала его? Где? Скажи, и я все прощу, забуду, мы поедем и заберем его…

Сколько боли и надежды в сверкающем взгляде, сколько нежности в жестких и мужественных чертах, сколько в нем всего нерастраченного, отцовского. И как же больно говорить о том…

— Он был таким крохотным, таким слабеньким. Когда я рассматривала его, то у меня сердце сжималось от дикой сумасшедшей любви к нему и от страха за его жизнь. Настолько хрупкую, нежную, что она казалась истинным чудом среди этого хаоса смерти и боли, окружавших нас со всех сторон. Я долго думала, как назвать его. Наверное, у Даалов есть свой обычай на этот счет. Но я не знала ни одного из них. Я назвала его Вейлин, именно так звучит "сын волка" на древневалласком, как сказала мне Моран. Маленький волчонок, посланный мне самими небесами, чтобы не сойти с ума от раздирающего отчаянья и безнадежной неизвестности. Гонимая и презираемая всеми, обреченная на вечное проклятие. Я смотрела на малыша и чувствовала, как все перестает иметь значение. Еще не понятно, какого цвета будут его глазки и на кого из нас он похож. Но мне этот ребенок казался самым красивым во Вселенной.

— Вейлин… какое прекрасное имя, моя девочка. Я бы сам не смог назвать его красивее.

Сдавил мои руки, прижал их к лицу.

— Говори… как же мне нравится слышать о нем. Говори, заклинаю, не молчи. Каким он был… каким, Одейя?

— Красивым, маленьким, нежным. Мне становилось все хуже, а малыш так громко кричал, что, казалось, у меня разрываются барабанные перепонки. Он кричит, а я плачу, пытаясь выдавить из груди хотя бы каплю молока. Заматываю крошки хлеба в материю и даю ему пососать, но это ненадолго, как и теплая вода. Иногда молоко все же прибывало, если мне удавалось поесть и много пить… Но оно было таким жидким, таким водянистым… и появлялось все реже и реже. От отчаяния я рвала на себе волосы, а лихорадка все усиливалась. Я уже не могла встать с постели и скрывала это так долго, как могла, прикрываясь тем, что Вейлин только уснул, и я не хочу его тревожить, если встану, он проснется. А спал он теперь все дольше… и мы все знали почему — ребенок голодал. О, Иллин, будь он постарше, я бы отрезала себе руку или ногу и дала ему поесть. Но он слишком мал, он настолько крошечный, что у меня сердце сжималось при взгляде на его личико и на сморщенные кулачки. Я не отходила от него ни на шаг, пока Моран вдруг не увидела, как меня трясет, пока я пытаюсь приложить Вея к груди. Она тронула мой лоб через материю и в ужасе отняла руку.

Она закричала: "У вас жар. Вы больны. Вот почему нет молока. Малышу нужна кормилица или хотя бы козье молоко, моя деса. Вы погубите и себя, и его своим упрямством. Нам нужно согласиться с астраном и ехать в Храм. Потом мы что-то придумаем".

Я отрицательно качала головой и со слезами пыталась приложить малыша к груди. Он кричал все слабее, а у меня сердце разрывалось от ужаса. Пока мне не стало настолько плохо, что я не смогла даже взять его на руки. Тогда я начала просить их уйти без меня. Идти в Храм или пробираться в Нахадас, а может быть, вернуться в Жанар. Они справятся сами. А я… мы с Вейлином останемся здесь. Мы будем ждать его отца. Моран кричала, что я обезумела, она падала передо мной на колени и умоляла сжалиться над ней, когда я начала ее гнать.

— Саанан меня раздери, — трясся Рейн, сжимая мои руки все сильнее, его лицо исказилось, как от боли, он смотрел куда-то перед собой и содрогался всем телом. — Как ты это рассказываешь… так, что я вижу, чувствую? Как?

— Потому что я чувствую это снова. Проживаю с тобой еще раз, веду тебя по своим лабиринтам страданий… Она целовала мне ноги и просила позволить ей увезти нас, не принимать жутких решений. Ведь Рейн может и не зайти в эту деревню, он может пройти мимо, а дома просто сжечь. Он может и вовсе обойти Нахадас… И даже если найдет меня, то кто сказал, что валласарский велиар пощадит беглую дочь Ода Первого. Моран не верила в это… Она слишком хорошо знала дас Даала, чтобы понимать, какая участь ждет нас всех, если Рейн найдет меня. Но меня сжирала лихорадка, и мой рассудок помутился. Я ее не слышала, я прижимала к себе Вейлина и кричала, что никуда не уйду. Ближе к ночи я начала бредить. Мне казалось, что я с Веем иду по тому самому полю с красными цветами навстречу восходу, а там… там нас ждет Анис и мама. Они тянут к нам руки и зовут нас все громче и громче, а я улыбаюсь, прижимая сына к себе, и кричу им, что скоро мы встретимся, но я жду Рейна… а потом… потом мы с Вейлином обязательно придем к ним. С того момента я почти ничего не помнила, а Моран приняла решение за меня. Она собрала наши вещи, дождалась астрана и сказала, что мы готовы ехать в Храм. Пусть везет нас. Может быть… прими я сама это решение раньше… В дороге я иногда приходила в себя от крика малыша, прижимала его сильнее к себе и погружалась в беспамятство, когда он стихал. Я молила Иллина пощадить нас, не забирать моего сына, а дать нам еще один шанс. Маленький, ничтожный шанс все исправить. Но он не дал… не дал, Рейн. Я не уберегла нашего мальчика. Он умер… умер от оспы уже в Храме.