Невольница: его добыча - Лика Семенова Страница 38

Хотелось отшатнуться, но я сдержалась и решительно протянула руку:

— Договорились.

По залу прокатилась волна хохота.

Мартин с видимым удовольствием пожал руку, махнул долговязому пареньку у стойки:

— Дерик, надо спрыснуть удачную сделку.

Тот подбежал с грязной бутылкой, что-то плеснул в стальной стакан. Над столом поплыл знакомый запах кислятины — дынная брага. Доброволец отхлебнул, будто невзначай поднес мне под нос:

— Хочешь?

— Замучила ностальгия по дому?

Я решительно выхватила стакан, и, осушив, поставила на стол. Резкий спиртовый дух на время отбил вонь его курева. Как давно я мечтала это сделать, сидя взаперти. Упиться в хлам, чтобы забыть обо всем.

Доброволец расхохотался и кивнул пареньку, чтобы налил еще:

— Значит, любимая игрушка де Во умеет кусаться?

— Я не игрушка.

— Что ж… Плати, не игрушка.

Я положила перед ним сумку, зрачки норбоннца азартно расширились.

— Здесь двадцать пять тысяч. Ты должен мне три.

Я не надеялась, что он отдаст, но Доброволец с видимым удовольствием, даже смакованием, отсчитал нужную сумму, остальные монеты отодвинул ко мне и швырнул пустую сумку:

— Вот твои три, детка. Все, как договорились. Но не думаю, что ты отдала мне последнее.

Не отводя глаз, я сгребла остатки и убрала на колени, пытаясь представить, кем мог быть Доброволец, пока не попал сюда. Рыночный щипач? Песчаный копатель? Скупщик старья? Мелкая сошка, не слишком чистая на руку. Но, может, я и ошибалась. Жизнь меняет людей. Ясно одно: надо быть с ним осторожнее.

Здесь было почти темно. Все тонуло в тенетах тумана, лишь тусклые фонари отбрасывали тщедушные пучки желтого света. На руку упало что-то живое и затрепыхалось. Я вскрикнула и инстинктивно прихлопнула тварь ладонью, вызвав всеобщий смех. Потерла рукой, стараясь стряхнуть невесомую пыльцу, прилипшую к коже. Всего лишь бабочка. Мерзкая бабочка с седыми крыльями и жирным белесым тельцем.

Доброволец осушил стакан и потянулся ко мне, положив локти на стол:

— Ладно, детка. И куда ты хочешь? Обратно на Норбонн? Ориентировочно через пять дней, если ничего не поменяется. Не будешь дурой — улетишь. — Он криво усмехнулся: — а окажешься дурой — и тут сгодишься. Дур у нас любят.

Вновь раздался смех, мужчины многозначительно переглядывались.

— Не окажусь.

Доброволец холодно хмыкнул:

— Мне бы половину твоей уверенности, детка! Дерик, отведи ее в нору. Да скажи, чтобы где попало не лазала. Мы не любим любопытных.

Рыжий верзила молча проводил меня по длинному темному коридору, заваленному мусором, свернул на ржавую лестницу с внешней стороны здания и, шагая через две ступеньки, потащился наверх. Железо опасно скрипело. Казалось, одно неверное движение — и дряхлая конструкция рухнет в туман. Прикасаться к перилам было противно: все припудрено какой-то липкой пылью и переплетено тонкими тенетами. Любое шатание лестницы поднимало в воздух облако седых бабочек, порой бивших крыльями по лицу и рукам. Омерзительные твари.

Я не поняла, на каком этаже мы остановились. Снова узкий грязный коридор с глубокими нишами дверей по обеим сторонам. Рыжий со скрипом открыл крайнюю — внутри было темно:

— Хочешь, селись здесь. Или где хочешь, — он махнул длинной рукой в глубину темного коридора,  — здесь все норы пустые. Да и разницы никакой.

Голос у него был низкий, окрепший. Совсем не вязался со щуплым телом.

Дерик вошел и шлепнул ладонью по дверному косяку, когда-то покрытому настоящим темным шпоном:

— Свет вот тут.

От удара хлопьями посыпалась пыль. Нервно замигали, разгораясь, тусклые лампы, освещая крошечную комнатенку с когда-то зелеными однотонными обоями, слепым полукруглым окном и узкой продавленной кроватью с грязным матрасом. Снова темнота без клочка чистого неба. Я почти привыкла.

— Располагайся. А если поссать — то вот тут, — верзила махнул рукой на противоположную дверь. — Только не грохнись там, темно. Меня это… Дерик зовут.

— Эмма.

Дерик помялся с ноги на ногу, елозя по мне влажным взглядом, потом все же развернулся и, к счастью, ушел. Я заметила, как они на меня смотрят. Все, не только этот юнец. Жрали глазами, как голодные собаки.

Я долго стояла на месте, прижимая сумку к груди. Было ощущение, что в этой комнате не жили лет сто. Обои почернели от сырости и плесени, отклеились по швам и углам, окно превратилось в кладбище бабочек, а на голый матрац, залитый чем-то невообразимым, было страшно даже сесть. Я сняла накидку, постелила на кровать и, наконец, присела. Вместо чувства облегчения поселилась какая-то тоска и колючий, скребущий страх. Не ужас, который гнал прежде, а липкое чувство грядущей беды. Все еще казалось, что в любой момент может показаться Ларисс. Я почти слышала его шаги, чувствовала взгляд, ощущала патоку несказанных слов. Не верилось, что удалось скрыться.

Что теперь творится в доме? Наверняка, он перевернул все вверх дном. Как бы я хотела видеть его лицо в этот момент. Но что теперь будет? Теперь я беглая.

Беглая.

Это клеймо и сорок пять ударов, если хозяин не выберет смерть.