Незнакомец - Евгения Стасина Страница 38

– Раз сижу здесь, значит, нет. Да и стыдно… Рассорила я вас. Или вы…

– Нет, – сказал как отрезал. И плечи напряглись, и черты лица заострились, и даже этот салют как-то разом стих. Мигнул над головами, и словно не было его вовсе…

– Ты себя не вини, ладно, Саш? Я тебя знаю, до пенсии будешь на меня так смотреть, словно убила кого.

А по-моему, поступила я куда хуже – убей, он бы вспоминал Мишу с теплотой, с благодарностью за те годы, что они назывались друзьями. А так лишь злость во взгляде и вытянутые в тонкую линию губы.

– Миша знал, на что идёт. Думаешь, я не видел, как ты на него смотрела? – удивляет  своим вопросом и, сильнее сжав моё плечо, глаза закатывает. – Саш, ты же с детства такая, врать совсем не умеешь. Краснеешь, как помидор.

И сейчас, наверное, тоже краснею, ведь если Ваня знал, то…

– А Карина?

– Догадывалась.

 Опускаю голову, леденея от мысли, что все эти годы оберегала секрет, который и секретом-то ни для кого не был, а Ваня от машины отталкивается и, спрятав руки в карманы пуховика, голову к небу задирает. Думает о чём-то и  тут же этими мыслями делится:

– Я его предупреждал, чтоб он к тебе близко не подходил. Мне казалось, мы с ним друг друга поняли, а оно, видишь как, – отрывается от пересчитывания звёзд и, окинув меня тёплым взором, руку протягивает. – Так что извиняться должен я, Саш. Не ты.

– Это ещё почему?

– Потому что недоглядел. Должен был заметить, что что-то не так, а мне не до этого было. Последние пару лет я только и делаю, что вас от себя гоню: тебя, маму, батю, – кивает на дом и, чему-то ухмыльнувшись, пинает снежный комок, угодивший ему под ботинки. – Простишь?

Грустный. Сначала думала просто спокоен, а сейчас внимательно разглядываю высокого мужчину, играющего брелоком от моего корыта, и сердце сжимается от осознания, что не только мне сегодня хреново.

– Странный ты какой-то… На работе всё хорошо?

– А разве у меня когда-то бывало иначе?

И то верно. Киваю, делая вид, что поверила в его напускное веселье, и, подхватив брата под локоть, подстраиваюсь под его размашистые шаги. Снег мерцает, подсвечиваемый полной луной, соседи горланят песни, опустошив запасы петард, отец уже вовсю машет нам  рукой сквозь покрытое ледяными узорами окно, а мне нерадостно совсем. Неспокойно, хоть и пытаюсь делать вид, что сумела заразиться всеобщим восторгом.

– Желание всё загадать успели? – даже бой курантов не воодушевил.

Жую салат, совсем не чувствуя вкуса, и лишь неопределенно веду головой на папин вопрос. Ведь здесь я с мамой на все сто солидарна:

– А на кой ляд? – женщина отпивает небольшой глоток шампанского, отставляет бокал в сторонку и, с осуждением глянув на своих отпрысков, чеканит, не скрывая досады:

– Я каждый год загадываю, чтоб эти оболтусы, наконец, семьи создали, а им чихать. Один на железяках своих помешался, другая пироги печёт, а потом этими пирогами котов кормит. Вот скажи мне, дочь, я что с собаками нянчиться должна? У других уже по несколько внуков, а мне и похвастаться нечем!

Ну вот. С трудом проталкиваю в горло очередную ложку селёдки под шубой и, тяжело вздохнув, тычу пальцем в старшего брата:

– Сначала он. А меня пока и так всё устраивает.

– Конечно! Ни забот, ни хлопот! Подруги все замуж повыскакивали, а ей, видите ли, не надо! А ведь всё есть: квартиру отремонтировали; работа, слава богу, имеется; машина, пусть и старенькая, есть… И чего тянуть? Таню вон не сегодня завтра окольцуют,  и будешь ты одна за своим приютом смотреть. Неделю, другую помаешься, вот тогда и поговорим.

Ну, бред же! С чего бы Пермяковой наше общее дело бросать? Интересуюсь у мамы, а она приборами звякает, локти на столе устраивает и, глянув на меня как на чумную, к отцу обращается:

– С луны они у нас, что ли, свалились? С того, Александра, что не до этого ей будет. Семейная жизнь, знаешь ли, труд! Думаешь, мужчине понравится, если его супруга будет вечно с улицы псов домой тащить?

– Этому – да. И потом, об их свадьбе пока думать рано, но если всё же что-то и выгорит, помимо Тани ещё добровольцы имеются.

Незнакомца своего… ЧУЖОГО, совсем не принадлежащего мне незнакомца почти уговорила, так, может, и ещё кого привлечь смогу? Не по свалкам бегать, в поисках страждущих, так хоть в бараке помогать – там лишние руки не помешают. Крепкие, мужские… Как у Ваньки моего, что держат бокал с коньяком уже минут двадцать, да так и не подносят его к губам. Заболел, что ли? Порываюсь подняться и, присоединившись к брату, ближайшие несколько часов таращится в экран ноутбука, транслирующего новогодний концерт, да только папин смешок к месту меня пригвождает. И Ванин взгляд, красноречиво говорящий о том, что к разговору он всё же прислушивался.

– Лучше б ты мужичка какого на улице подобрала. Глядишь, и мать бы успокоилась, – отец веселится, а я краснею, тут же склоняясь ниже над тарелкой с остывшей едой. Ковыряю её вилкой, окончательно утратив интерес ко всем этим яствам, и вновь горю: от стыда, от тоски, от того, как порою, сами того не ведая, люди легко вскрывают нарыв на чужой душе. Пальцы дрожат, и если сейчас в руки себя не возьму, вопросов от Ваньки не избежать. Говорил же, я как открытая книга…

– Ага, сейчас! Ещё с улицы нам не хватало! – хорошо мама на помощь приходит. Журит своего супруга за бредовые идеи, ещё и брату подзатыльник отвешивает, стоит ему бросить своё « А она может».

Пройтись надо. До кухни, где пусть и прибрали давно, но от воспоминаний о случившемся неуютно. Или до комнаты на втором этаже, где нам с Ванькой придётся ночь коротать – он на матрасе, я на старой скрипучей койке. Встаю, тратя последние силы на беспечную улыбку, но прежде, чем достигаю лестницы, слышу трель своего смартфона. Короткую, а значит не звонок это.

« С Новым годом, Саша» – три слова с незнакомого номера, от прочтения которых так знакомо ускоряется пульс.

Незнакомец

Не ответит Саша. Знаю, что ждать бессмысленно, а всё равно украдкой поглядываю на мобильный: всю ночь, пока шумные родственники отмечают праздник, тщетно пытаясь вовлечь меня в свои разговоры, и утром, когда первые солнечные лучи пробираются в нашу с Мариной спальню. Крадутся по полу, путаясь в высоком ворсе ковра, взбираются на кровать, растекаясь по голубым простыням, любопытства ради, скачут по Маринкиным запястьям, куда смелее перебегая по руке вверх к самым ключицам. Касаются её щеки и вот уже торопливо уносятся прочь, напуганные всколыхнувшейся занавеской.

Тихо здесь. Я не двигаюсь, а женщина рядом мирно сопит, подложив под бок подушку, вряд ли чувствуя, что прямо сейчас я таращусь на её живот, прикрытый тонким верблюжьим одеялом.  Огромный и до сих пор ввергающий меня в шок – вторую ночь сплю неспокойно, всерьёз опасаясь случайно задеть его локтем. Оттого и встал спозаранку, когда дом замер, а на улице и вовсе люди словно повымерли.