Моя и точка! - Алекс Чер Страница 35

Таким его Ия никогда не видела.

Он словно попал под грузовик и чудом выжил. А, может, не выжил, таким безжизненным, серым, убитым, мёртвым он казался.

— Ия, — он нерешительно шагнул к ней.

— Папа! Папа! — высыпали из кухни дети, но замерли на входе. Бабушка поторопилась загнать их обратно и плотно закрыть дверь.

Ия с Маратом остались одни.

Он словно резко стал меньше ростом. Бледный. Резко осунувшийся. Серьёзный.

Ия бы соврала, если бы сказала, что ничего не почувствовала. Хотела бы не чувствовать, быть выжженной бесплодной землёй, где не пробился ни росток жалости, ни стебелёк сочувствия, только бушевал огненный смерч справедливого возмездия и звучал адский смех отомстившей за себя женщины. Но, честное слово, ей было жаль.

Жаль, что до этого дошло. Жаль, что пришлось стать стервой. Жаль, что всё закончилось так.

Нет, Ие было не всё равно.

Ей было больно, горько, противно. От себя самой. От того какой он жалкий, растоптанный, размазанный. И вот теперь, без всех его букетов и преклонённых коленей, она видела раскаяние. Искреннее, неподдельное раскаяние. И отчаяние.

А ещё молчание, что звучало громче слов. Слов, что им двоим были больше не нужны.

В мире нет таких слов, чтобы описать отчаяние птицы, что падает с простреленной грудью, срубленного дерева, выброшенной на берег рыбы. Они ещё живы, но они уже мертвы.

Их безмолвный крик не режет уши. Их боль не плещется в глазах.

Так умирают чувства.

Никто не прочтёт панегирик на их похоронах. Никто не придёт оплакать.

— Документы на развод в кабинете на столе, — её голос звучал как чужой, но это был её голос. — У меня нет к тебе никаких имущественных претензий, Марат. Это твой дом. Твои машины. Твоя компания.

— А дети? — его голос тоже был тих, глух.

— Дети, конечно, останутся со мной. Но ты их можешь навещать и проводить с ними столько времени, сколько захочешь.

— Я знаю, что не заслужил даже того, чтобы ты меня выслушала, но я… — он шагнул вперёд, но Ия попятилась.

— Марат, не надо.

— И всё же… я хочу, чтобы ты знала. Я люблю тебя, — он сделал ещё шаг вперёд. И ещё шаг назад сделала Ия. — Все остальные для меня ничего не значат. Я всегда любил тебя. Только тебя. И наших девочек.

Она упёрлась спиной в стену. А он стоял так близко. Возвышался, прижав её к стене. Такой привычный, родной.

Едва пробившаяся щетина. Знакомый до боли запах.

— Ия, — выдохнул он, склонившись к её губам.

Сердце сжалось. Она испуганно закрыла глаза, дрогнув, перед тем как его оттолкнуть, забывшись всего на секунду.

И тут Марат с грохотом отлетел в сторону.

— Опрости, друже! Но эта женщина моя.

Марко поддёрнул рукава, обнажая цветной узор татуировок.

— Если хочешь мне возразить, — похлопал он по груди и развёл в сторону руки. — Давай, вот он я!

И чего угодно ожидала Ия, но только не того, что они сцепятся.

Но они сцепились, вывалились на улицу. И дрались не на жизнь, насмерть.

Марко был здоровым, но и Марат ему не уступал.

— Батюшки святы! — причитала прибежавшая на шум мама. — Ия, что делать-то?

— Ничего, мам, — села она на ступеньку, подперев голову.

Они рычали, орали, матерились на двух языках, обзывались, катались сцепившись по земле. Потом вставали. Пошатываясь, расходились в стороны. И снова налетали друг на друга.

Всё это происходило для Ии как во сне.

— Они же поубивают друг друга, — села рядом мама.

— Не поубивают, — покачала Ия головой.

На каждый удар, выкрик мама нервно вздрагивала и зажимала рот.

— Иечка, да что происходит-то?

— Что? — обняла её Ия. — Ничего. Люблю я его.

— Кого? Марата? — отклонилась мама, чтобы на неё посмотреть.

— Если бы, — усмехнулась Ия и встала. — Нет, вот того, по прозвищу Луд.

Она сбежала по ступенькам. И не останавливаясь, с разбега — они как раз снова разошлись — подпрыгнула, обхватила Марко за шею и впилась губами в его окровавленные губы.

Он подхватил её на руки. И ответил, жадно ответил на поцелуй.

— Джя̀вли тэ понэ̀сли, Луд! Чёрт бы тебя подрал, — шептала она.