Мой босс - Оборотень - Лана Черная Страница 30

Поднимаю голову на голос. Его хозяйка — секретарь отходчивого большого босса. Причем большого в самом прямом смысле. Даже жутко представить, каков он в облике зверя, если человеком едва не превратил меня в лепешку. Громадный, наверное.

А вот секретарь — женщина миниатюрная, чем-то похожая на Риту, только ее волосы острижены в модное каре и совсем не вьются.

— Он вообще хороший. Во всех ипостасях. И тебе бы понравился, — говорит секретарь с тем восхищением, с каким хвастаются матери своими детьми.

Что ж, плюс себе в карму босс заработал. Не разменивается на длинноногих секретуток, мечтающих только о толстом кошельке и красивой жизни.

— А вы давно здесь работаете? — делаю осторожный глоток и жмурюсь от удовольствия. В меру сладкий, немного сливок и нотка корицы — очень нежный вкус, ласкающий язык и нюх, с которым в последнее время просто беда. Очень вкусно. Хм…и почему я раньше не пробовала нечто подобное?

— Давно. Поэтому уверена, что вы еще подружитесь.

Фыркаю. Подружимся? Это вряд ли. Тут бы выжить на одной территории. Это если меня еще возьмут, конечно.

Но интуиция просто вопит, что собеседование я благополучно провалила. А значит, пора все-таки драпать отсюда, пока злому и “отходчивому” боссу, очаровательному во всех ипостасях — вот уж точно проверять не хочется! — не захотелось меня слопать в прикуску к кофе.

— Спасибо. Очень вкусно.

С вежливой улыбкой возвращаю чашку хозяйке сей берлоги. Она кивает машинально, погруженная в работу, и даже не замечает, когда я быстро и почти бесшумно покидаю приемную.

Меня никто не останавливает, хотя все время чудится чей-то внимательный взгляд. И между лопатками зудит так сильно, словно там засел небольшой рой пчел.

И лишь выйдя из высотки — оборачиваюсь. В огромной стеклянной поверхности отражается зимнее солнце, слепящее и холодное. И никаких наблюдателей, видимых глазу.

Не хватало еще паранойю подцепить для полного счастья.

Да только назойливое ощущение слежки не покидает меня даже дома. Я не нахожу себе места: трижды проверяю замки — заперто. Под окнами никаких подозрительных машин, только жителей дома, которые я выучила в первый месяц самостоятельной жизни. Тогда мне казалось, что семья никогда не отпустит меня и что рано или поздно на мой порог явится братец или что еще хуже — отец. Но время шло, вернуть в лоно семьи меня не пытались и я перестала просыпаться по ночам от каждого звука в подъезде. Хотя кавалеры из моей жизни пропадали с завидной регулярностью. Явно без брата не обошлось. И я просто перестала их заводить.

Сегодня я почти не сплю, все кажется, что за дверью кто-то топчется. Проверить страшно, а позвонить некому. Лорке нельзя. Да и что она сделает, если там и правда кто-то есть? Остается только трусливо прятаться под одеялом и отсчитывать часы до рассвета. А утром обязательно позвонить Лорке и напроситься к ней в гости…на пару дней.

Усталость берет свое с первыми лучами солнца. Притупляет страх сонной апатией.

Поэтому когда звонят в дверь, я с закрытыми глазами плетусь в коридор, уверенная, что в такую рань могла припереться только Лорка после очередной бурной ночи.

Распахиваю дверь и не сдерживаю крепкого словца.

— И тебе доброе утро, — смерив меня насмешливым взглядом отвечает…Лука Накари, своим могучим плечом подпирающий облупившуюся стену подъезда.

Кажется, я снова ругаюсь, потому что увидеть Луку на своем пороге с утра пораньше — настолько нереально, как уронить Пизанскую башню. Вроде она сама падает, но крепко стоит на земле. Почти чудо. И это почти чудо смотрит на меня насмешливо, сканируя словно рентген.

Машинально стягиваю на груди одеяло, в которое успела закутаться еще в спальне, чувствуя себя крайне неловко — стою почти голая перед незнакомцем. А он разглядывает меня так, словно оценивает, как лучше приготовить. Переступаю ногами, чувствуя, как внимательный взгляд скользнул по босым ступням, тонким щиколоткам, норовя забраться туда, куда вход надежно заперт для таких, как большой босс. Интересно, он ко всем подчиненным является вместо будильника или это мне в качестве бонуса такое “счастье” привалило?

Ах да, я же и не сотрудница вовсе. Вчера меня выставили за дверь, даже не глянув в мое резюме. Так что сейчас он на моей территории и я сбрасываю его взгляд, прячась в коконе из одеяла. Отзеркаливаю его позу, плечом привалившись к стене коридора и ловлю его золотой взгляд. Но что-то такое мелькает на его дне. Что-то темное, злое.

Это еще с чего?

— Добрым оно было пять минут назад, — пропускаю по венам горькую злость.

Стоит тут такой весь из себя, еще и насмехается. Его сюда никто не приглашал.

— И вообще я спать хочу. Так что будьте любезны, — о да, я сама вежливость, даже губы кривлю в улыбку, — излагайте, зачем явились и проваливайте на все четыре стороны.

— Злость — это хорошо. Упрямство — тоже, — кивает сам себе.

Еще бы записал, ей-богу.

— Оценили? — почти рычу.

Моей вежливости, похоже, пришел конец. Да что же это такое? Почему все не так рядом с этим оборотнем? И моя выдержка трещит по швам, а внутри просыпается вулкан.

Вместо ответа Лука бросает взгляд на часы и я залипаю на мужском запястье, которое обнимает посеребренный ремешок дорогого хронометра. Узкое с росчерком темных линий, наползающих на кисть руки и теряющихся где-то на ладони. Интересно, а там узор обрывается и где начинается?

Лука хмыкает, застав меня за разглядыванием его рук, и делает то, что нокаутирует мой здравый смысл. Нарочито медленно, почти небрежно, вынимает из петлицы рукава черную запонку, отлипает от стены и безошибочно находит мою ладошку, удерживающую одеяло, вкладывает в нее хищно блеснувший металл с синим камнем. Проделывает тоже самое с другим рукавом. Сжимает мои пальцы в кулак, спрятав в нем свои запонки. И все с это с чуть кривоватой усмешкой на полноватых губах.

Все так же медленно закатывает сперва один рукав, открывая моему жадному взгляду хитросплетение темных линий по смуглой коже. Медленно. Слишком медленно. Хочется его поторопить. Не издеваться надо мной, а показать свой узор во всей красе. И я закусываю губу, на излете поймав требование. Но, похоже, от Луки не ускользает моя жалкая попытка казаться нормальной. И его движения становятся еще медленнее. А когда рукава закатаны до локтя, снова бросает взгляд на часы. У него красивые руки. Жилистые, с выпуклыми венами, переплетающимися с черными нитями родового узора, перевитые жгутами мышц. Не тех, что накачивают в спортзале, а самых настоящих, дарованных природой. Тугих, твердых, которые так и тянет потрогать.

— Душ, деловой костюм, минимум макияжа, — до меня не сразу доходит смысл сказанных слов.

Длинные пальцы приподнимают подбородок, заставляя снова встретиться с насмешливым взглядом с темной тенью на самом его дне.

— У тебя пятнадцать минут. Опоздаешь, пойдешь пешком.