120 дней Содома - Маркиз Де Сад Страница 29

Немного спустя та же девица предоставила нам зрелище неменее грязной причуды. Один толстый монах, который очень хорошо оплачивал ее,уселся верхом на ее животе, ноги моей товарки при этом были раздвинуты на всювозможную ширину и прижаты тяжелой мебелью, чтобы не менять положение. Былоподано несколько кушаний, которые поместили на низ живота девицы, прямо наголое тело – безо всякой посуды. И этот малый хватает рукой куски, сует ихпрямо в открытую нору своей Дульсинеи, крутит их там во все стороны и съедаетлишь после того, как они насквозь пропитаются солями, которые имеются вовлагалище».

«Вот совершенно новый способ обеденной трапезы», –сказал Епископ. – «Который вам совсем не по душе, не так ли, святой отец?»– добавила Дюкло. – «Конечно, нет, черт возьми! – ответил служительЦеркви. – Влагалище не слишком мне нравится для этого дела».

«Ну что ж! – подхватила наша рассказчица, – тогдаслушайте историю, которой я закончу свое повествование сегодня. Я убеждена, чтоона позабавит вас больше.

Прошло восемь лет с тех пор, как я оказалась у мадам Герэн.Мне только что минуло семнадцать лет; в течение всего этого времени непроходило и дня, чтобы я не видела, как каждое утро приходит некий откупщикналогов, к которому относились с большим почтением. Это был человек лет этакшестидесяти, толстим коротышка, достаточно похожий во всем на господина Дюрсе.Как и Дюрсе, он выглядел бодрым, был склонен к полноте. Каждый день емутребовалась новая девица; девицы нашего дома служили ему лишь на худой конец, либо,когда посторонняя не приходила на назначенное свидание. Господин Дюпон, такзвали нашего финансиста, был сложен как в выборе девиц, так и в своих вкусах.Он категорически не желал, чтобы девица была проституткой, лишь висключительных случаях, о которых я только что сказала; он хотел чтобы это былиработницы, продавщицы из лавочек, особенно из тех, что торгуют модным платьем.Возраст и цвет волен также были определенными: нужны были блондинки отпятнадцати до восемнадцати лет, ни моложе и ни старше; кроме вышеназванныхкачеств, они должны были иметь красивой формы рот и такой особенной чистоты,что мельчайший прыщик у отверстии становился причиной для отвода. Если они былидевственницами он платил им вдвойне. В тот день для него ожидали прихода одноймолоденькой кружевницы шестнадцати лет, попка которой могла служить настоящимобразцом; но он не знал, что именно и этом заключался подарок, которыйсобирались ему преподнести; девушка передала, что в то утро она не можетотделаться от родителей, и чтобы ее не ждали; госпожа Герэн, зная, что Дюпонменя ни когда не видел, приказала мне незамедлительно одеться мещанкой, взятьфиакр в конце улицы и высадиться около ее дома четверть часа спустя после того,как туда войдет Дюпон, хорошо исполняя роль и изображая из себя ученицумодистки. Кроме всех предосторожностей, главное, что я должна была исполнить,это не медленно наполнить себе желудок полфунтом аниса; следом за этим – выпитьбольшой стакан бальзама, который должен был оказать то действие, о котором выуслышите. Все исполняется наилучшим образом; к счастью, у нас было несколькочасов в день, что позволило предусмотреть все необходимое. Я подъезжаю с самымпростодушным видом. Меня представляют финансисту, который пристальноразглядывает меня; я старалась очень тщательно следить за собой, и он не смоготкрыть во мне ничего такого, что опровергло бы историю, которую для негосочиняли. «Она девственница?» – спросил Дюпон. – «С этой сторонынет, – сказала Герэн, положив руку мне на живот, – но с другойстороны, я вам за это ручаюсь». Она бессовестно лгала. Но какая разница?

Наш герой был введен в заблуждение, а это то, что былонеобходимо. «Поднимите же ей юбки», – сказал Дюпон. Госпожа Герэн задралаюбки сзади, наклонив меня немного на себя, и таким образом открыла распутникухрам его поклонения. Он внимательно разглядывает, с минуту щупает мои ягодицы,руками разводит их и, судя по всему, довольный осмотром, говорит, что эта потвполне его удовлетворит. Затем он задает мне несколько вопроси» о возрасте,профессии, которой я занимаюсь и, довольный моей так называемой «невинностью» имоим притворным простодушием, уводит меня по лестнице в свою комнату: у негобыла своя собственная комната в доме госпожи Герэн, куда не входил никто, кроменего, и в которую невозможно было подглядывать ни с какой стороны. Как толькомы вошли, он аккуратно закрывает дверь и, еще мгновение поглядев на меня,спрашивает меня достаточно грубым тоном и с грубым видом, которые он сохранилна протяжении всей сцены, так вот, он спрашивает меня: правда ли то, что меняникто никогда не брал сзади. А поскольку в мою роль входило не знать подобноговыражения, – я заставила себя повторить его, торжественно уверяя, чтоничего не понимаю; когда жестами он растолковал мне, что он хотел этим сказать,да так, что больше не было возможности изображать непонимание, я ответила ему сиспуганным невинным видом, что была бы очень огорчена, если бы когда-либопришлось придаться подобным гнусностям. Тогда он велел мне снять только юбки;как только я это исполнила, он, оставив мою рубашку закрывающей мне перед,подоткнул ее сзади как можно выше под корсет; когда он раздевал меня, с меняупал мой грудной платок, и грудь моя явилась перед ним но всей своей наготе;это разозлило его. «Ко всем чертям эти сиськи! – закричал он. – Ну!Кто просил у вас сисек? Именно это выводит меня из себя, когда я имею дело сэтими созданиями: у всех – бессовестная страсть показывать сиськи». Поспешивприкрыть грудь, я приблизилась к нему, будто для того, чтобы попросить у негопрошения. Но видя, что я могу показать ему перед в том положении, которое ясобиралась принять, он опять разозлился: «Ну же! Стойте так, как вас поставили,черт подери, – сказал он, хватая меня за бедра и снова ставя меня так,чтобы видеть перед собой только зад, – стойте так, черт вас возьми! Вашанора никому не нужна, как и ваша грудь: здесь нужна только ваша жопа». Темвременем он встал, подвел меня к краю кровати, на которую заставил опиратьсяполулежа на животе; потом, присев на очень низкий стульчик у меня между ног, оноказался в таком положении, что его голова была на уровне моего зада. Онвнимательно разглядываем меня еще мгновение; потом, считая, что мое положениенедостаточно удовлетворительно, снова встает, чтобы подложить мне подушку подживот, что смещает мою задницу еще больше назад; снова садится, осматривает,хладнокровно, с поспешностью хорошо продуманного распутства. Спустя мгновениеон принимается и мои ягодицы, раздвигает их. подносит открытый рот к отверстиюи плотно припадает к нему; тотчас же, следуя приказу, полученному от него, исвоей крайней нужде, я отпускаю ему в глубину глотки, вероятно, самыераскатистые кишечные ветры, какие только ему доводилось получать за свою жизнь.Он в ярости отстраняется. «Как это, маленькая нахалка, – говорит он мне, –вы имеете наглость пердеть мне прямо в рот?» И снова, тотчас же припадает ртомк отверстию. «Да, сударь, – говорю я ему, выпуска» второй залп, –именно так я обхожусь с теми, кто целует мне попку». – «Ну что ж, стреляй,стреляй же, плутовка! Раз ты не можешь удержаться, пали, сколько хочешь исколько можешь». С этой минуты я больше не сдерживаюсь; невозможно выразитьсловами, какую сильную нужду испытывала я пускать ветры после дряни, которуюпроглотила; наш герой, пребывая в экстазе, то принимает их ртом, то ноздрями.Через четверть часа подобных упражнений, он ложится на канапе, притягивает меняк себе, держа по-прежнему мои ягодицы у себя под носом, и приказывает мненапрягать ему член, продолжая при этом упражнение, от которого испытываетбожественное наслаждение. Я пукаю, трясу его член, вялый, размером не длинней ине толще пальца; благодаря толчкам и пукам инструмент этот, наконец, твердеет.Усилении наслаждения нашего героя в момент оргазма я ощущаю удвоениемтребовательности с его стороны. Теперь даже его язык вызывает у меня пуки; онщекочет глубины моего ануса, словно чтобы вызнать из него ветры, он хочет,чтобы я выпустила их именно на язык, он теряет рассудок, не владеет собой;маленькое страшное орудие жалким образом окропляет мне пальцы семью – восемьюкаплями светлой коричневатой спермы, что наконец позволяет ему прийти в себя.Но поскольку грубость служила ему для того, чтобы вызвать забытье, и для того,чтобы быстро восстановиться после этого, то он едва дал мне время прибратьсебя. Он ворчал, сквернословил, одним словом являл передо мной отвратительныйобраз порока, удовлетворившего свою страсть, и ту непоследовательнуюневежливость, которая, как только очарование утрачено, пытается отомстить засебя презрением к идолу, который захватил чувства».