Только с ним - Адалин Черно Страница 27

Дорога в город занимает несколько часов, за которые Лера выедает нам весь мозг малюсенькой чайной ложкой. Обезболивающих у нас с собой нет, поэтому естественно, что у нее болит нога, но неужели нельзя переносить боль молча? Или хотя бы не так громко. Мне хочется выйти из машины и пойти к лагерю пешком.

Когда мы въезжаем в город я мысленно думаю о том, как же хорошо. Еще немного и ее треп и стоны закончатся и мы, наконец, перестанем морщиться от громкости ее голоса.

Я всегда считала себя доброй, сострадательной и понимающей, но Лера убила во мне эти качества. Мне ее даже не жаль. Не знаю, как так получилось, что она сломала ногу. Ее рассказ я прослушала, а спрашивать заново не было никакого желания. Однако мне абсолютно безразличны ее стоны и слезы.

Никакие сигналы разума, что я должна ей сочувствовать, потому что переспала с Глебом, не работают. Я просто хочу, чтобы ее поскорее забрали в больницу, а мы трое оказались на обратном пути в лагерь. Без нее.

Около больницы Мирон не сразу находит место для парковки, поэтому нам приходится слушать ее стоны лишних несколько минут. Когда, наконец, за ней приходят санитары, у меня ощущение, что я с себя тяжкий груз сбросила. Несла его, тянула на высокую гору и, наконец, избавилась от него, сбросив в пропасть.

Нам дают несколько минут тишины. Глеб с Мироном объясняют врачу, что случилось, а я хожу взад-вперед и жду, когда мы поедем назад.

– Мы останемся, подождем снимков, – говорит Глеб. – Нужно купить лекарства и убедиться, что ей обеспечат доступ.

– У нее нет родственников? – уточняю. – Может, родителям позвонить или братьям?

Я поступаю эгоистично, но переживать из-за нее не могу. Просто не могу. Она целовала моего мужчину, обнимала его и касалась тогда, когда я этого сделать не могла. Ей было позволено все то, что я была лишена. Сострадание умерло в тот момент, когда она стала изображать их секс, а когда обнимала его при мне, оно переродилось в абсолютную необратимую антипатию.

– Не подумал, – кивает Глеб. – Узнаю у нее номер кого-то из родных и наберу.

– Будешь кофе? – спрашивает Мирон, пока Глеб идет в палату к Лере. – Я тут автомат видел.

– Да, пожалуй, – киваю. – Утром так и не удалось выпить, да и поесть не успели. Там есть батончики?

– Есть, идем.

Через несколько минут мы с Мироном поглощаем шоколадные батончики и запиваем их вкусным кофе. Автоматы в больнице, надо сказать, так себе, но все равно лучше того растворимого, что мы взяли с собой на природу.

После принятия сладкого мозг начинает работать лучше и появляется активность. Глеб подходит к нам через пять минут. Тоже берет кофе и батончики, а потом говорит, что дозвонился к родителям Леры, они скоро подъедут.

– Мы можем ехать? – спрашивает Мирон.

– Да, вполне.

Я выдыхаю. Глеб здесь не останется. Вернется в лагерь со мной и Мироном.

Уже в машине Багров вспоминает о кисточке, ради которой я поехала с ними в город.

– Да, конечно, – бормочу и называю Мирону адрес.

У меня даже денег с собой нет, потому что я и подумать не могла, что кисточку и правда придется купить. Ляпнула первое, что пришло в голову.

У лавки художника мы останавливаемся через десять минут. Я прошу подождать меня немного и скрываюсь за дверью магазина. Продавщица, милая пятидесятилетняя Инга, тут же приветствует меня. Лавка находится неподалеку от нашей с Борей квартиры, и я захожу сюда частенько, поэтому Инга меня знает.

– Зачастила ты, – замечает она. – Собираешься написать шедевр?

– Проект на продажу, – признаюсь. – Я похожу тут, ладно?

– Конечно, – она кивает. – Ты постоянная клиентка, выбирай, что хочешь, я тебя не тороплю.

В лавке приятно пахнет красками и деревом, а еще льном, из которого изготавливают холсты. Здесь не продают хлопчатобумажные или картонные основы, только лен. Насколько я знаю, Инга когда-то тоже рисовала, а потом у нее диагностировали редкое неизлечимое заболевание, из-за которого у нее пропала чувствительность и подвижность пальцев.

Художник без рук – не художник, так всегда говорила Инга. Ее лавку любят многие мои знакомые. Они приходят сюда не только потому что Инга продает качественные товары, но и чтобы ее поддержать, ведь этот магазин – единственный источник ее дохода.

– Нашла кисточку?

От неожиданности я вздрагиваю, а затем улыбаюсь. Глеб. Не стал ждать и пошел за мной.

– Еще нет.

– И как собираешься рассчитаться? – Глеб протягивает забытый мной в машине телефон и только сейчас я вспоминаю про бесконтактные платежи.

Видимо, ситуация с Лерой задействовала центр мозга, отвечающий за память, потому что я напрочь забыла о том, что у меня деньги на карте и наличность я не использую последний год точно. Или же так повлияли первобытные условия, в которых мы находимся в последние сутки.

Кисточку я беру первую попавшуюся. Мне она все равно не нужна, у меня целый набор с собой и его точно хватит, чтобы нарисовать картину на заказ. Впрочем, уходить из лавки я не спешу, хожу между стеллажами, рассматриваю товары. Я могу провести здесь около часа и выйти с кисточкой или краской. Мне нравится здесь почти всё: расположение материалов, размер полок для товаров, то, в какой последовательности разложены инструменты. Я знаю, что Инга душу вложила в магазин и это ощущается даже в мелочах.

На кассу с Глебом идем вместе. Он здоровается с Ингой и с интересом смотрит по сторонам.

– Хороший выбор, – она кивает на мою кисточку. – Уверена, у тебя получится написать хорошую картину.

– Спасибо.

Мы выходим из лавки вместе. Глеб молчит, а мне жутко интересно, о чем он думает. Вдруг переживает за Леру.

– Может, заедем пообедать? Мы не ели нормально.

– Можно, – киваю. – Мирону несколько часов ехать за рулем, вряд ли батончики обладают волшебной силой.

– Тогда решено, поедем.

Когда я забираюсь в машину и сажусь на заднее сидение, Глеб садится рядом и обнимает меня. Я ошарашенно смотрю сначала на него, затем на Мирона, который… улыбается! Нет, вы представляете? Он улыбается!

– Расслабься, я все знаю, – говорит он мне, а затем переводит взгляд на Глеба и добавляет уже серьезнее: – Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.