НЕобычная любовь. Дневник «подчиненной» - Софи Морган Страница 26

Хотя это раскрепощало — иметь бойфренда (несмотря на то, что это звучит несколько по-детски, но называть его просто «партнер» как-то язык не поворачивается), который не только восприимчив к моим сексуальным особенностям, но и упивается этим. Он любил рассказывать мне о том, что меня заводит. Когда потом я мастурбировала ночью в постели, я думала об этом. Я рассказывала ему все. Такое, от чего сама краснела. Такое, от чего становилась влажной. Фантазии настолько мрачные, что я, скорее всего, никогда не воплотила бы их в жизнь, но мы могли перешептываться о них под покровом темноты, не только потому, что были в безопасности, зная, что не осудим друг друга, но и потому, что считали их возбуждающими. Раньше я много размышляла о том, как найти парня, который не взбесился бы от моей, мягко говоря, темной сексуальности (хотя я до сих пор убеждена, что, по общим меркам, я не особенно развратная, просто немногие из нас решаются говорить об этом открыто), что теперь было просто поразительно иметь возможность наслаждаться этой стороной жизни с Адамом, а потом вместе пересматривать «Чужой среди своих» на DVD, печь оладьи в смешных формочках или до утра играть в скребл [6].

Я рассказывала ему все. Такое, от чего сама краснела. Такое, от чего становилась влажной.

Мы погрязли в повседневности, и это было прекрасно. Но однажды, незадолго до пасхальных каникул, мне позвонила мама. Она плакала. Моя мама никогда не плачет, что бы ни случилось. Объявления или те жуткие передачи, которые специально снимают для телевидения и показывают после обеда на Пятом канале — все сплошь про родителей-алкоголиков или детей, заболевших раком, — это да, но в реальной жизни она самая сильная и наиболее самостоятельная из всех женщин, которых я знаю.

Случилось несчастье: выгребая листья из канавы, она сломала колено. Ее положили в отделение экстренной хирургии, но что будет дальше, она не знала.

В обычное время это не было бы проблемой. Мои родители женаты уже почти сорок лет и до сих пор преданы друг другу. Но в это утро папа улетел на неделю в деловую поездку по Гонконгу, а подготовка к ней занимала месяцы. Обычно в таких случаях на помощь приходит мой брат — хотя бы потому, что он живет ближе, — но он был на месячной стажировке в Штатах, серьезно работая над продвижением по службе. Мама, которая никогда в жизни ни для кого не была обузой, пришла в смятение от одной мысли попросить кого-нибудь из них изменить планы.

Я необыкновенно привязана к своим близким. У меня даже вопросов не возникло, что я должна делать. По счастью, мне предстояли несколько нерабочих дней, уже отведенных под долгие выходные, и достаточно часов сверхурочной работы (а также достаточно любезный редактор отдела новостей), так что после небольшой перестановки у меня вдруг оказалось девять полных свободных дней, чтобы вернуться в родительский дом. Я заскочила домой взять немного одежды, туалетные принадлежности и ноутбук и задержалась ровно настолько, чтобы успеть позвонить папе и брату, дать им знать, что с мамой все будет нормально, а я уже по дороге в больницу и буду с мамой после того, как ей сделают операцию. Еще я позвонила Адаму, чтобы предупредить, что наши непристойные планы на выходные откладываются. И отправилась в путь.

Что касается операции — это просто многочасовое ожидание. Не помня себя, я ворвалась в приемное отделение больницы, и тут выяснилось, что мама не покинет операционную по крайней мере несколько ближайших часов. Я сидела в комнате ожидания, в голову лезли тревожные мысли, напряжение нарастало, и — наконец, наконец — кто-то подошел и сообщил, что операция закончилась. Думаю, что я выглядела так, как будто свихнулась, потому что мне сказали, что когда мама отойдет от наркоза и ее на ночь перевезут в палату, мне разрешат повидаться с ней, невзирая на то, что приемные часы уже закончились.

Увидеть ее было блаженным облегчением. Внезапно я осознала то, что приходит в голову, только когда вплотную столкнешься с чем-то подобным: и я, и мои родители стареем, и, возможно, уже недалеко то время, когда их не будет рядом. Я держала ее руку, а она сонно улыбалась мне, бледная и слабая, но мне достаточно было света ее глаз, чтобы мои страхи развеялись. Я нежно поцеловала ее и отправилась на ночь в отчий дом, чтобы обзвонить членов семьи и друзей и сообщить об изменениях в мамином состоянии (в какой-то момент мне захотелось, чтобы мама зарегистрировалась на Фейсбуке — как бы это облегчило работу!). Я собрала ей на утро сумку и начала готовить дом к ее возвращению, чтобы ей легче было справляться.

Ее выписали раньше, чем я ожидала. На мой взгляд, слишком рано, но я не могу жаловаться на качество медицинского обслуживания в больнице только на том основании, что ее, казалось, стремились вышвырнуть, чтобы положить на это место другого человека. Через два дня после операции я уже помогала ей — ох, как медленно — дойти на костылях до машины и везла домой, проклиная каждый ухаб, на котором машина подпрыгивала, и мамино колено дергалось так, что она вздрагивала. Ей было очень больно, и она принимала пять видов обезболивающих в разных сочетаниях четыре раза в день. Было больно ходить, больно сидеть, и даже лечь или встать с кровати она не могла без посторонней помощи. Она то раздражалась от своей беспомощности, то рыдала от благодарности, потому что знала, что ничего не смогла бы без меня.

После операции, в первые беспросветные дни, мы были единым целым. Я спала рядом — так у меня была возможность помочь ей ночью спуститься с кровати и добраться до ванной, когда было нужно. Я просыпалась, когда просыпалась она, и шла в кровать, когда она это делала (хотя спать я не могла — сон не приходил подолгу), готовила ей еду, подавала лекарства, беседовала, несмотря на ее перепады настроения, утирала слезы, успокаивала, если она переживала, когда что-то не получалось. Это было изматывающе, и говорю я это не ради красного словца. Единственное, что я поняла за неделю, так это то, что, невзирая на всю мою любовь, я не прирожденная нянька. Я слишком нетерпелива и легко выхожу из себя. А недостаток сна делал меня вообще сумасшедшей.

На развлечения и фривольности не хватало времени. Даже моя одержимость текущими событиями куда-то улетучилась, и я обнаружила, что читаю газеты после десяти вечера, если читаю вообще. Пару раз ночью я коротко разговаривала по телефону с Адамом, но поймала себя на том, что слишком подробно и со слезами рассказываю, как тяжело водить маму туда-сюда в ванную и вдобавок следить за приемом таблеток. После этого я решила больше не грузить его своими проблемами, потому что ему нужно работать, отдыхать и вообще жить нормальной жизнью. К тому же, если быть честной, меня напугало, насколько один звук его голоса заставил меня смотреть на все проще. Не та это ситуация, когда я должна рассчитывать на его помощь. Я должна быть способна справиться сама. Ну, по крайней мере, я так думала.

Это давало мне силы.

Со временем дела пошли на лад. Мама начала делать успехи. Она уже увереннее наступала на ногу. Путешествия на костылях по лестнице вверх и вниз стали быстрее. Она начала выздоравливать, и боли уже не так ее мучили, а это означало, что она возвращается к своей обычной самостоятельности. Ее аппетит возрос, так что я уже не чувствовала себя кандидатом в шеф-повара, чьи кулинарные творения, в которые он вложил душу, выбрасываются после пары ложек. А потом вернулся домой папа, и на лице мамы отразились радость и облегчение.